В Париже писалось хорошо. Я садилась за работу около десяти часов вечера, когда неугомонные горничные наконец оставляли меня в покое, расстелив постель и подбросив в нее карточку с прогнозом погоды на завтра, который никогда не оправдывался. Единственное, от чего я страдала, — это от ночных приступов голода. Уединенная жизнь сделала меня абсолютно неконтактной, и мне было почти физически тяжело набрать номер гостиничной службы, чтобы заказать еду. Ложилась я под утро, а вставала около полудня, пропустив изобильный завтрак, подаваемый в ресторане отеля. Весь день, до ломоты в коленях, я бесцельно слонялась по городу.
Начались забастовки. Порой на улицах я встречала пикеты, и это напоминало съемки фильма, действие которого происходит в семидесятые годы двадцатого века. Над пикетчиками раскачивались транспаранты и клубился слезоточивый газ, и во всем этом действе было что-то архаичное и карнавальное. В метро запахло плесенью и мочой. Некоторые ветки были перекрыты, на других ходил один поезд из пяти, и войти туда можно было бесплатно. Только одна ветка, желтая, продолжала функционировать в прежнем режиме: полностью автоматизированные составы управлялись без участия машинистов, и бастовать было некому. Этим обстоятельством и был продиктован мой выбор, когда на очередную прогулку я отправилась в Дефанс.
Выйдя из-под земли, я пошла в сторону Гранд-Арш. Стоял яркий солнечный день. Была суббота, и офисные здания пустовали. Безлюдная Эспланада текла мне под ноги каменной рекой, а ее берега щетинились небоскребами. Непостижимым образом Дефанс висела в воздухе; висели крошечные садики и цветные бассейны, пологие лестницы и немыслимые нагромождения высотных сооружений. Где-то там, внизу, под эстакадами и мостами, сновали автомобили, грохотала железная дорога, но наверху, в Дефанс, было тихо и пусто. Я шагала вдоль Эспланады, чувствуя себя крохотной букашкой в огромном гулком коридоре, полном света и сквозняков. Накануне я разговаривала с Игорем по телефону; он был не в Москве — отлучился на несколько дней по семейным делам в родной город, — и его голос звучал глухо, как из-под земли. Он намекнул, что не прочь приобрести для меня жилье, чтобы мне было куда возвращаться из моих бестолковых странствий, и теперь я оценивающе разглядывала фасады многоквартирных домов.
За Гранд-Арш каменная река внезапно оборвалась водопадом: узкий пешеходный мост ненадежно покоился в пустоте над кладбищем Нейи. За кладбищем простиралась бесконечная панорама парижских предместий. Были они чужими и далекими, как звезды, глядя на которые воображаешь себе какую-то другую жизнь, совершенно не похожую на земную. Были они манящими и недоступными, как давно ушедшие времена, как времена, которые настанут, когда наши кости истлеют под землей. Лишь один взгляд на дымные трубы Нантерра выбивал жгучую слезу. Словно где-то над ухом зазвучала вдруг полузабытая песня: это никогда не случится с нами… А безмолвные, как обелиски, небоскребы бросали густую тень на заросшие цветами могилы: там, под белыми камнями, под черными елями, покоились люди, и над их головами неслись поезда, полыхал неон. Над их головами трепетал на ветру мост, на котором незнакомая им я проживала минуты своей жизни.
Назад я брела постаревшая на несколько лет. Меня не взволновали ни подъем на Арку в прозрачном лифте, ни вид оттуда на Елисейские поля. Я хотела дождаться вечера, чтобы увидеть, как над Эспланадой зажгутся огни. Я хотела, чтобы в честь моей печали погасили это беспощадное солнце и мир погрузился в полнозвучную минуту молчания. Мне вдруг стало очень понятно, что где-то далеко позади за моим Йоши, за моей великой любовью, наглухо закрылись стеклянные двери и никогда, никогда, никогда он не будет стоять со мной на мосту в Дефанс, молодой и красивый, не будет идти по пустынной Эспланаде, обнимая меня за талию. Не выпьет со мной вина в баре под крышей Арки, не прикурит для меня сигарету на одной из этих скамеек. Что иметь домик в Дефанс — то же самое, что иметь персональную ложу в аду неисполнимых желаний, невосполнимых утрат и непоправимых ошибок. Что однажды, неизбежно, такие же двери с грохотом захлопнутся за Игорем, за всеми, кого мне суждено полюбить. Так мы путешествуем — в одном-единственном направлении, от своего прошлого к своему будущему, и никому не ведомо, как долго нам по пути.
Уттара Бопха плывет по воздуху в плетеной ладье, увитой цветами, и травами, и лозами столь густо, что напоминает цветущий остров. Целые гирлянды длиною в сто локтей свешиваются с ее бортов. Тень от ладьи ползет по земле. Уттара Бопха стоит на носу с жезлом в белых руках. Волосы ее пронизаны светом и сияют, будто солнечная корона. Величественная и грозная, Уттара Бопха окружена котами и кошками всех мастей, числом двести сорок. Коты восседают у нее за спиной, выглядывают из сочных трав и жмурятся в блеске ее лучей. У котов мудрые и отрешенные лица. Люди внизу приветствуют великолепную ладью, они ломают шапки и машут. Ее снимает телевидение; только некоторые женщины, недостойные, при виде ее бегут без оглядки и в ужасе прячутся в хижинах. Они стенают и плачут, и от страха лезут с головою в сундуки и ныряют в кадки с водой. Уттара Бопха идет вершить праведный суд.
Когда-то ее саму сотворил мудрец-отшельник при помощи молитвы и медитации. Девочка-богиня явилась в мир в цветке лотоса и с тех пор была ему как дочь. Позже он взял ее месячные и сотворил из них кошку — подругу для игр. Все женщины должны помнить об этом и хорошо обращаться с котами, не перешагивать через них. Та же, кто ударит или оскорбит кота или кошку, навлечет на себя гнев богини и будет наказана безумием и бесплодием. Поэтому так боятся Уттару Бопху злые женщины, те, кто бьет и обижает котов и топит котят.
Жила одна женщина, которая держала кота взаперти, не позволяя ему завести подругу. Кот мстил ей и гадил повсюду, отчего в доме царило зловоние. Хозяйка раздражалась все больше и в конце концов решила проучить кота. Когда кот опи́сал ее одежду, она схватила его и сказала, что в отместку описает его рыжую шубку. Так и поступила. С тех пор женщина была безумна, хоть о том никто и не догадывался. Многие мужчины даже женились на ней, но ни одному не принесла она потомства: Уттара Бопха покарала ее.
Примерно так обрисовала Агнии истинное положение вещей Надежда Ивановна Макарова 1938 г. р. при поступлении в больницу В дополнение к рассказу она сообщила, что почитает Уттару Бопху и повсюду носит с собою фигурку кота.
— Она и сейчас при мне, — доверительно шепнула госпожа Макарова и повертела перед носом Агнии маленькой стеклянной кошкой.
— Как же вы пронесли ее в отделение?
— А вот так. В вагине.
Надежда Ивановна победно сложила руки на груди. Агния вздохнула.
Психбригаду для Макаровой вызвали соседи, давно находящиеся с нею в ссоре. В квартире, где жила дама преклонных лет, обитали двадцать четыре кошки, посвященные богине, и у многих из них был прескверный характер. Любимцы богини часто выходили гулять на балкон, и по первости сердобольные соседи подкармливали их объедками со своего стола, подозревая, что у хозяйки, живущей на одну пенсию, вряд ли довольно еды на всех. До тех пор пока один из котов совершенно не утратил дистанцию. Ять (а все питомцы Надежды Ивановны носили кириллические алфавитные имена) через форточку стал запрыгивать в соседскую кухню и воровать припасы, за что был бит соседкой, не чтившей Уттары Бопхи. Пожаловаться хозяйке он не мог, да и не хотел по причине гордого нрава. По холодам соседи, как это принято у сибиряков, накрутили впрок множество пельменей и выставили их на балкон, чтобы заморозить, прикрыв пленкой. Заметив это, затаивший злобу Ять прокрался на соседскую территорию, сорвал с пельменей пленку и прицельно описал стряпню. Так маленькие шедевры кулинарного искусства и застыли, покрытые коркой вонючего льда.
