– За эти недели я много передумал о нас и о тебе. И я винил только себя в том, что произошло.
Помнишь свои слова в саду, в чем ты меня обвинила... Это правда: мы никогда тебе не показывали, как сильно тобой гордимся. И я злился, когда ты бросила учебу, потому что ты не менее умная и одаренная, чем твои сестры. Все эти годы я думал, что ты попусту растрачиваешь свою жизнь...
– Но не всем, же быть учительницами и дипломированными переводчицами, – возразила я.
– Это правда, – согласился папа. – И потом, эти твои романы совсем не так уж плохи. Серьезно. Когда я на минуту забыл, что все это навыдумывала моя собственная дочь, я даже увлекся. Ты можешь попытаться написать настоящую книгу.
– Папа...
– Да-да, прости, я не хотел тебя критиковать. Может, тебе написать книгу о молодой женщине, которая решает покончить жизнь самоубийством и пишет всем предсмертные письма?
– Сначала я должна написать тридцать два романа о вампирах. Вампиры сейчас на пике моды.
– Это порадует твою тетю Алексу, – философски заметил папа. – Она ведь тоже одна из них.
В дом скорбящих Талеров,
Хазенакер, 26
Уважаемая госпожа Талер, уважаемый господин Талер!
Позвольте выразить вам свои искренние соболезнования в связи с кончиной вашей дочери Герды. Мы с Герри с пятого класса учились вместе в школе и были очень близки. К сожалению, в последние годы мы потеряли друг друга из виду (я изучала социальную педагогику в Мюнхене, после выпускных экзаменов работала с отстающими в развитии детьми, а потом вышла замуж, переехала жить в большую усадьбу и родила двух детей – Луизу, 4 года, и Фридриха, 1 год), и поэтому я ничего не знала о проблемах Герри.
Ах, если бы только она обратилась ко мне! Я еще в школьные годы столько раз помогала ей справиться с неприятностями. А теперь, к сожалению, слишком поздно, и нам, оставшимся на этом свете, остаются в утешение лишь слова поэта: «Терять человека тяжело, но большим утешением всегда служит тот факт, что его многие любили».
В этот трудный момент я разделяю точку зрения, высказанную Отто фон Лейкснером: «Утешение – это настоящее искусство, и состоит оно зачастую в том, чтобы помолчать, будучи преисполненным любви, и молча посочувствовать»
[28] , и мысленно я сейчас с вами.
Искренне ваша. Бритта фрайфрау фон Фалькенхайн, урожденная Эмке.
16
– Тебе все еще нехорошо, Чарли, бедняжка, я кое-что для тебя приготовила, мне всегда помогало, и никаких побочных эффектов, Ульрих, ну когда же ты, наконец побреешься, ты колючий, как ерш, Герри, ты потрясающе выглядишь, у меня есть ягнятина, а вот баклажанов нигде не было таких, которые точно без всяких там генетических изменений, Северин, прекрати, ты же не собака, проходите, Марта и Мариус уже здесь, только, пожалуйста, никаких глупых шуточек по поводу ее отекших лодыжек, а то она начинает плакать, и ее уже ничем не остановишь, и когда уже родится этот ее слоненок, Оле тоже пришел, без Миа, они расстались, но вы наверняка уже знаете, и я не могу сказать, что это меня сильно расстраивает... – Каролина закончила свой привычный субботний монолог, и мы начали прокладывать себе дорогу между игрушками и горами одежды.
Фло и Гереон уже лежали в постели, Фло была очень сонной, но все же, взяла мой подарок – заколку с розовой блестящей стрекозой, и пробормотала «ты самая лучшая на свете» перед тем, как заснуть.
– Мы ездили в горы, – объяснила этот феномен со спящими детьми Каролина. – Четырнадцать километров вокруг одной единственной горы. Мы все ужасно вымотались, кроме Северина – он все это время в полном комфорте восседал у меня за спиной в специальной штуке, в которой носят маленьких детей.
– Ну, значит, Берт сегодня заснет уже в половине девятого, – прошептал мне в ухо Оле.
– Привет, – смущенно пробормотала я.
Я не разговаривала с ним с тех пор, как в понедельник мне довелось пережить острые ощущения от лечения зубов у него в кабинете и при его активном содействии.
Оле улыбнулся своей очаровательной улыбкой абсолютно в духе заведующего отделением Гозвина.
– Приветик. – Прозвучало это очень нежно. Слишком нежно, на мой взгляд.
– Миа все еще живет у родителей? – поинтересовалась я, чтобы немного отрезвить и его, и себя.
– Да. Она приезжала забрать кое-какие вещи, ну и, естественно, не упустила случая еще полить меня грязью. Ну, я имею в виду, словесно.
– И тогда, надеюсь, ты спросил, наконец, что она нашла в этом старикане из отеля?
Оле покачал головой:
– Мне это совсем не нужно. Так она еще подумает, будто мы с ней расстались, потому что у нее роман.
– Но так оно и есть, Оле.
– Нет, не так, – упрямо возразил Оле. – И надеюсь, ты тоже когда-нибудь это поймешь.
– Нарежьте мелко овощи, – скомандовала Каролина и бросила Оле два цукини, которые тот ловко поймал. Каролина мне подмигнула и многозначительно улыбнулась.
– Классные туфли, – сказала мне Марта.
– Спасибо. Они новые.
– Здорово смотрятся, – заметила Марта и вдруг заплакала. – Только представь себе мои
толстые ноги, переплетенные этими ремешочками! Чего бы я не отдала, чтобы у меня опять были такие стройные лодыжки! Или такие прелестные маленькие грудки. Понять не могу, как такая девушка, как ты, могла...
– Марта! – прошипела Каролина.
Марта засопела.
– Ах, Марта, но это, же временно, – стала утешать ее я. – Скоро твои ноги опять придут в нормальное состояние. – Хотя, откровенно говоря, глядя на ноги Марты в старых стоптанных башмаках Мариуса, поверить в это было крайне сложно.
– Да-да, – всхлипнула Марта. – Но только ноги. А все остальное?.. Когда кормишь ребенка, грудь становится только больше.
– Зато у тебя на руках будет прелестный малыш.
– Правильно, – сказала Каролина.– А теперь прекрати реветь и порежь мелко вот этот лук.
– Но как, же я тогда перестану реветь? – всхлипнула Марта, и мы все рассмеялись.
Берт поставил старую запись «Джипси Кинге»
[29]
громче, чем обычно, надеясь на то, что дети после утомившей их прогулки в Зибенгебирге крепко спят. Ритм был очень заразительный, и мы кромсали овощи, повиливая задами, покачивались в такт и щелкали пальцами. Северин радостно гукал на руках у Берта. Даже Марта расслабилась и отважилась немного покружиться.
