Ирка подавила вспыхнувший в ней гнев. Конечно, она собиралась поступать в университет – или ей без образования оставаться? Но, похоже, говорить это сейчас, вслух, не следовало.
Продолжая хихикать, ксендз снова заскрипел пером по бумаге:
– Извольте, отец Герман! Дьявольская гордыня, выразившаяся в желании заниматься недоступными женскому уму учеными штудиями. В школе она учится! – ксендз фыркнул. – Нахалка!
Капюшон отца Германа согласно кивал.
– Признаешь ли ты также, обвиняемая, – снова начал отец Герман своим мягким голосом, – что чародейством лишила жизни добрую каменецкую горожанку, каковая нежданно-негаданно умерла ночью в своей постели, причем на теле ее не обнаружено никаких ран или болезненных язв?
– А сама по себе она умереть не могла? – поинтересовалась Ирка.
– Хватит запираться, девчонка! – снова сорвался на крик ксендз. – То такая бабка была, что ее оспа не тронула, чума обошла, восемьдесят пять лет она прожила, двух сыновей и трех внуков схоронила, двигаться уже не могла совсем, все зубы у нее выпали, а она себе все жила и жила, а тут вдруг взяла и враз померла! А говоришь, ты тут ни при чем? Почему тогда в ту же ночь через три улицы от дома умершей, на Подзамче, найден труп молодой женщины, полностью лишенный крови, а на шее у нее – дырочки от двух острых клыков?
– Так это упырь! – вскричала Ирка.
– Вот! – торжествующе вскинув палец, провозгласил ксендз. – Обвиняемая даже по словесному описанию способна опознать следы упыриных укусов, что явственно изобличает ее сообщничество с сим мерзким кровососом!
Ирка почувствовала, что у нее сейчас начнется самая настоящая истерика.
– Слушайте, что вы мои слова каждый раз выворачиваете? Вот уж точно: «Все, что вы скажете, будет использовано против вас!» Я вообще вам больше ничего не скажу!
– Молчание и нежелание отвечать на вопросы судей суть явственное и непреложное свидетельство вины обвиняемой. Ибо если она имеет возможность обелить себя, зачем бы она стала молчать? – нравоучительно сообщил ксендз, не переставая скрипеть пером. – Молчание не поможет вам, обвиняемая, ибо ваши сообщники также схвачены. Привести сообщников, отец Герман?
Капюшон утвердительно склонился.
Пузатенький ксендз вскочил, просеменил к дверям и постучал в них кулаком. Железная створка немедленно распахнулась. Сперва на пороге появился отчаянно ругающийся стражник, волочащий за рога не менее отчаянно брыкающуюся черную козу с белым пятном на лбу. А следом показались еще две очень знакомые фигуры.
– О-ба! – невольно вырвалось у Ирки.
– Да не оба! – возмутился ксендз. – Не оба, а все три твоих отвратительных сообщника здесь, и уж их-то мы заставим рассказать о ваших преступлениях, ведьма!
Облизывая губы, в кровь разбитые кулаками стражников, и поглядывая на Ирку одним заплывшим глазом (второй не открывался), у железной двери переминался цыганенок лет одиннадцати. Богдан!
Ирка почувствовала мгновенное облегчение – не потерялся, встретились! – и тут же себя выругала. Хорошенькое местечко для встречи!
Рядом с Богданом, тихо причитая, топтался старичок в зашморганном длинном одеянии, со вставшими дыбом седыми волосенками. Тот самый, которого Ирка уже встречала как официанта в ресторане «Под брамою» и как пана шинкаря в цыганском таборе. То еще наказание! То пропадает, будто его и не было: вот куда он из табора исчез, и главное – когда? То опять появляется, причем в самом неподходящем месте!
Коза встала на дыбы, запрокинула рогатую голову и… гневно заржала.
Глава 24
Попытка – не пытка
– Ржущая коза – это, конечно, серьезно. Ржущая коза – это очевидные происки дьявола. Думаю, для ведьмы дело кончится костром, – задумчиво заключил отец Герман. – Однако же, пан ксендз… – в голосе отца Германа зазвучало явственное недовольство. – Не забыли ли вы, что суд духовный, защищающий добрых обывателей от ведовства, дело суть благое, но не благотворительное? Позволю напомнить, что расходы по ведовским процессам возмещаются из конфискованного имущества осужденных. А о каком имуществе здесь может идти речь? – широкий, полностью скрывающий даже пальцы рукав рясы махнул в сторону переминающихся у дверей камеры мальчишки и деда. – Ведьма из самых простых, юный кочевник, что уж и вовсе смешно, и какой-то нищий старик? Кто будет платить за избавление города от леденящего ужаса ржущей козы – магистрат?
– Ой, правду говорили люди добрые на базаре, что приехал из земель немецких судья истинный, всю правду на три аршина вглубь видит! – неожиданно возопил фальцетом старикан и, рухнув на колени, через всю камеру пополз к судейскому столу. – Ой, правду! Все как есть пан судья видит – нищий Хаим Янкель, нищий, как блоха в бороде Авраама, Исаака и Иакова! Да я эту ржущую козу первый раз в жизни вижу! Да я знать не знаю, откуда она такая затесалась в моем стаде! Да тьфу ей на рога три раза! Все мои козы – честные мемекающие козы. Или вы моих коз не знаете, пане ксендз? – старик дополз до стола и ухватил ксендза за рясу. – Или не вы заезжаете ко мне за козьим сыром на все христианские праздники, и на все еврейские праздники, и просто когда случается проезжать мимо?
Физиономия ксендза стала кислой, Ирка поняла, что, кажется, напрасно старикан упомянул про этот самый сыр. А тот тем временем бросил подол ксендзовой рясы, на четвереньках обогнул стол и обеими руками обхватил сапог хорунжего:
– И девчонку эту я первый раз вижу… Или вы меня не знаете, пан хорунжий? Или не вы у меня сто германских талеров занимали, и тьфу, тьфу, тьфу, чтоб вы были здоровы, за пять лет ни одного так и не отдали?
Суровое худое лицо хорунжего неожиданно стало удивительно похожим на бульдожистую физиономию ксендза.
Почему хоть в реальности, хоть в любом из туров квеста этот дед вечно болтает, чего не надо? Старый, а не соображает!
– Правда-правда, – торопливо вмешалась Ирка. Смотреть на старика, тискающего сапог хорунжего, будто тот ему родной, было стыдно и очень неприятно. – Он меня не знает, – таким гадам, как здешние судьи, и соврать не беда, но в этот раз она даже не врала. Этот старик ее не знал. Его воспоминания об их встречах остались позади, на первом и втором турах магического квеста. Эх, чувствовала же она еще тогда, раньше… Или наоборот, позже? Как ей, из окружающего сплошного Средневековья, называть день перед квестом, когда и Богдан был при памяти, и Танька не исчезла, и сидели они дома, перед компьютером, в нормальном мире и нормальном времени?.. Короче, чувствовала ведь – не надо им ехать!
– А вы, обвиняемая, молчите, с вами и так все ясно, – рассеянно бросил ей отец Герман, небрежным взмахом рукава указав на лежащий перед ксендзом протокол Иркиного допроса. – Теперь следует разобраться с вашими сообщниками. Говорите, козы у него, сыр… И сто талеров может одолжить? – задумчиво разглядывая старика, проронил он. – Неплохо, неплохо… А цыганенок здесь при чем?
– Сей язычник крутился поблизости. Может, соучастник, а может, просто стащить чего хотел по их вечной цыганской привычке, – небрежно бросил ксендз. – Выпороть перед костелом, и будет с него.
