Мартин выгрузился из такси у подъезда Марики. Он стоял в кривом, узком переулке и пытался вспомнить, случалось ли ему бывать тут прежде. Решил, что нет. Шагнув к дверям, он нажал на звонок рядом с именем Марики. Ее не оказалось дома.
Мартина охватила паника. У него не было предусмотрено такой возможности. Он в деталях рисовал себе эту сцену, представлял, как и что будет, но не мог предвидеть, что придется какое-то время околачиваться на улице. Он подергал дверную ручку. Сердце бешено запрыгало. «Нет. Не будь идиотом… дыши ровно…» Присев на чемодан, oн стал дышать.
Марика свернула в переулок, ведя за руль велосипед; поглощенная своими мыслями и поисками ключей в сумочке, она не сразу увидела запыхавшегося человека, примостившегося у подъезда. Когда она подошла ближе, он поднялся и окликнул:
— Марика.
— Мартин… oh, goh… je bent hier! — Ей мешал велосипед; она поспешно прислонила его к стене и повернулась к Мартину.
— Ты приехал, — сказала она.
— Да, — ответил он и протянул к ней руки. — Как видишь.
Они поцеловались. Там, под лучами солнца и доброжелательными взглядами случайных прохожих, Мартин заключил Марику в объятия, и годы улетучились прочь. Он вновь нашел ее.
— Пошли в дом, — предложила она.
— Пошли, — согласился он. — А выйти-то мы сможем?
— А как же? — с улыбкой ответила Марика. — Конечно сможем.
КОНЕЦ ДНЕВНИКОВ
Эди и Джек провели в Лондоне две недели. Каждый день они появлялись в «Вотреверсе» еще до завтрака и увозили Джулию в гости к старым знакомым или в поездку по Лондону, каким Эди помнила его в ранней юности, на заре банковской карьеры Джека, во времена их романа. Джулия была признательна, что ее хоть чем-то занимают, хотя темп казался ей нарочито быстрым, и были моменты, когда она перехватывала удивленный взгляд отца, адресованный матери, как будто истории, которые та рассказывала, не совсем совпадали с его воспоминаниями.
Однажды, когда Эди и Джек заехали к дочери, к ним вышел Роберт и перехватил их в саду перед домом.
— Эди, — сказал он, — мне надо с тобой переговорить. Можно тебя — буквально на секунду.
— Я подожду наверху, — сказал Джек.
Роберт повел Эди к себе. Квартира оставляла впечатление пустоты и заброшенности; хотя особого беспорядка не было, Эди поняла, что часть вещей уже вывезена.
— Переезжаешь? — спросила она.
— Да, перебираюсь мало-помалу, — ответил Роберт. — Мне тут невмоготу оставаться — почему-то.
Он провел ее через всю квартиру в каморку для прислуги. Это помещение фактически пустовало, за исключением нескольких коробок, заполненных большими тетрадями, фотографиями и всевозможными бумагами.
— Это мне оставила Элспет, — показал он. — Не хочешь забрать?
Эди оцепенела. Она сложила руки на груди, будто защищаясь, и стала разглядывать коробки.
— Ты сам-то прочел? — спросила она.
— Частично, — ответил он. — Я подумал, тебе они больше понадобятся.
— Мне они не понадобятся, — произнесла Эди, глядя на него в упор. — У меня к тебе просьба: сожги их, ладно?
— Сжечь?
— Будь моя воля, я бы развела большой костер и спалила все разом. Вместе с мебелью. Элспет даже сохранила нашу с ней кровать; я глазам своим не поверила, когда вошла в ее спальню.
— Хорошая кровать. Всегда любил ее.
— Так ты сожжешь эти бумаги? — напомнила Эди.
— Сожгу.
— Вот спасибо, — улыбнулась она.
Роберт впервые увидел ее улыбку; она мучительно напомнила ему улыбку Элспет. Потом Эди развернулась к дверям, и он пошел ее провожать через всю квартиру. У порога он спросил:
— А Джулия останется тут?
— Похоже на то, — ответила Эди. — Мы думали, она захочет вернуться, но нет. Ей кажется, что она предаст Валентину, если съедет из этой квартиры. — Эди нахмурилась. — Она стала очень суеверной.
— Неудивительно, — сказал Роберт.
Эди помолчала.
— Еще раз спасибо; это большая любезность с твоей стороны. Могу понять, почему Элспет и Валентина были к тебе неравнодушны.
Роберт покачал головой:
— Прости…
— Все хорошо, — сказала Эди. — Все будет хорошо.
Позже, когда Пулы отправились по своим делам, Роберт вытащил коробки в сад за домом и сжег их содержимое, листок за листком. Наутро, заметив среди мха выгоревший круг, Эди порадовалась.
Унылым днем в середине июля Джек и Эди сидели в самолете, отправляющемся в Чикаго, и ждали вылета. Перед тем как объявили их рейс, Эди успела выпить пару рюмок, но даже это не помогло. Ее лицо, спина и подмышки были мокрыми от пота. Джек протянул ей руку, и она сжала его пальцы.
— Спокойно, — сказал он.
— Я просто ненормальная, — покачала она головой.
Джек пошел на осознанный риск:
— Ну что ты, Элспет, любимая.
Самолет тронулся с места. Ее настоящее имя прозвучало так неожиданно, что у нее от изумления отвисла челюсть. Но стоило им взлететь, как она почти позабыла о своем страхе, и Лондон остался позади.
— Ты давно знаешь? — спросила она, когда самолет выровнялся.
— Очень давно, — ответил он.
— Я думала, ты меня бросишь… — выдавила она.
— Никогда, — произнес он.
— Прости меня, — сказала Эди. — Я так виновата.
Она заплакала, размазывая по щекам слезы, икая и неудержимо всхлипывая — словом, так, как никогда себе не позволяла, — будто оплакивала всю свою жизнь. Джек смотрел на нее и гадал, что будет дальше. Стюардесса спешно принесла упаковку салфеток.
— Боже, стыд какой, — выговорила Эди.
— Ничего страшного, — успокоил ее Джек. — В самолете — одни американцы. Им все до лампочки. Они кино смотрят.
Он поднял разделяющий их подлокотник, и она прильнула к нему, чувствуя внутри пустоту и странное удовлетворение.
Джулия проснулась поздно, разбитая от мучивших ее кошмаров. Пару дней назад Эди и Джек неохотно уехали домой в Лейк-Форест. Их отъезд Джулия восприняла с облегчением, но сейчас в квартире было удручающе тихо; казалось, «Вотреверс» опустел. Было воскресенье, так что она натянула на себя вчерашнюю одежду (то есть ту, в которой ходила и позавчера, и три дня назад) и вышла в угловой киоск у автобусной остановки, чтобы купить «Обсервер». Вернувшись, она обнаружила большой мотоцикл, перегородивший подход к воротам. Джулия раздраженно пробралась мимо него. Она прошагала к крыльцу и вошла в дом, не догадываясь, что за ней наблюдают.
