С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ
Наступило 12 марта — хмурая, пасмурная суббота; в этот день Марике исполнялось пятьдесят четыре. Мартин проснулся в шесть часов и валялся в постели, мысленно разрываясь между счастливым предвкушением (она будет ждать поздравления и непременно ответит на его звонок) и тревожными сомнениями насчет уместности своего знака внимания (он составил для нее невероятно трудный кроссворд-криптограмму, в котором первая и последняя буквы каждой дефиниции складывались во множественные анаграммы ее полного имени, а решение сводилось к анаграмме строчки из стихотворения Джона Донна «Прощание: запретная грусть»
[77]
). Этот кроссворд вместе с подарком он загодя передал Роберту, который пообещал отправить его экспресс-почтой. Мартин решил выждать до двух часов дня, а уж потом сделать телефонный звонок. В Амстердаме это три часа: она как раз отобедает и будет пребывать в благодушном субботнем настроении. Он выбрался из постели и принялся за рутинные утренние дела, сравнивая себя с единственным ребенком, ожидающим пробуждения родителей в рождественское утро.
Марика проснулась поздно, в растерзанных чувствах; через жалюзи к ней на подушку падал робкий солнечный свет. «У меня сегодня день рождения». Lang zal ze leven, hieperderpiep, hoera. Никаких определенных планов у нее не было, разве что пригласить подруг на кофе с пирожными. Она не сомневалась, что ее поздравит Мартин, а возможно, и Тео, хотя Тео иногда забывал — будто нарочно использовал свою рассеянность как защитную броню. Она всегда сама ему звонила накануне отцовского дня рождения; уж не делал ли Мартин того же самого ради нее? Мартина, кстати, она недавно видела во сне; очень aangename был сон, об их старой gezellig квартирке в Сент-Джонс-Вуд. Как будто она моет посуду, а Мартин подходит сзади и целует ее в шею. Воспоминание или мечта? Она явственно представляла его руки у себя на плечах, а губы — у основания шеи. Ну-ну. После расставания с Мартином она подвергала свои эротические фантазии строгой цензуре. Если он пытался пролезть в ее мысли, то быстро получал пинка, но сегодня утром, по случаю дня рождения, она не стала сдерживать воспоминания-мечты.
Бандероль доставили около полудня. Марика положила ее на кухонный стол и пошла искать перочинный нож, потому что пакет был почти полностью залеплен скотчем и увещеваниями: «не бросать». Как будто из дурдома. Но он у меня и есть дурик, родной мой. В розовой коробочке лежала пара небесно-голубых лайковых перчаток. Марика примерила. Нежные, как дыхание, они идеально подошли ей по размеру. Она пробежала лайковыми пальцами по невидимому пушку на руке. Перчатки скрадывали узловатость суставов и возрастные пигментные пятна. Казалось, она получила в подарок новые руки.
В приложенном конверте были письмо и кроссворд; в конвертике поменьше — ответы. Марике захотелось начать со второго; она не умела решать кроссворды, и Мартин это знал. У нее и в мыслях не было всерьез браться за те шедевры криптографии, что он составлял для нее каждый год, и оба они понимали: эти поздравительные кроссворды — не что иное, как символ постоянства, наравне с броскими узорчатыми свитерами, которые Марика вязала для Мартина к его дням рождения. На этот раз ответами служили две строфы из стихотворения Джона Донна:
Как циркуля игла, дрожа,
Так будет озирать края,
Не двигаясь, твоя душа,
Где движется душа моя.
Но если ты всегда тверда
Там, в центре, то должна вернуть
Меня с моих кругов туда,
Откуда я пустился в путь.
[78]
Марика заулыбалась. Теперь она развернула письмо, и в ее лайково-голубую ладонь упал крошечный пакетик. Чтобы его вскрыть, пришлось снимать перчатки. Вначале ей показалось, что он пуст: она его потрясла, но безрезультатно. Тогда она сунула внутрь указательный палец: в пакетике лежали две жемчужины в серебряной оправе. Они перекочевали к ней на ладонь. «Мои сережки». Марика подошла с ними к окну. Ей представилось, как Мартин сутками мучительно роется в коробках, разматывает слой за слоем полиэтиленовые саваны — и все ради того, чтобы отыскать ее серьги. Lieve Martin. Она сжала их в кулаке, закрыла глаза и позволила себе взгрустнуть. «Как далеко…»
Потом она вскинула голову и обвела взглядом свою однокомнатную квартирку. В семнадцатом веке здесь был сеновал над постоялым двором. Наклонный потолок, массивные балки, оштукатуренные стены. В одном углу стоял ее футон, в другом, за занавеской, висела одежда. Стол с двумя стульями, тесная кухонька, вид на кривой проулок, букет фрезий на подоконнике. И еще удобное кресло и торшер. Больше года это райское местечко служило ей крепостью и кельей, многообещающим тайным гамбитом игры в прятки. Стоя у окна с сережками в руке, Марика вдруг заметила, что в ее уютном жилище витает одиночество. Каморка на одного. Камера-одиночка. Она тряхнула головой, чтобы прогнать эти мысли, и развернула письмо.
Lieve Marijke!
С Днем рождения, Госпожа моего сердца. Печально, что не могу увидеться с тобой в этот день; печально, что не могу тебя обнять. Вместо этого посылаю тебе ласковые руки, которые прильнут к твоим, скользнут к тебе в карман, когда ты пойдешь улицами своего города, будут тебя согревать и напоминать о лазурных небесах (здесь тоже пасмурно).
Твой любящий муж,
Мартин.
«Великолепно, — подумала Марика. И разложила на столе перчатки, сережки, кроссворд и письмо — почти как натюрморт. — Одно плохо: сейчас он позвонит и все испортит».
Мартин стоял у себя в кабинете с телефонной трубкой в руке, дожидаясь, чтобы электронные часы на компьютере показали четырнадцать. Он заранее надел костюм, повязал галстук. И теперь затаил дыхание. Как только на дисплее высветилось 14:00:00, он выдохнул и надавил на единицу — кнопку ускоренного набора.
— Hallo, Мартин.
— Марика. С днем рождения.
— Спасибо. Спасибо.
— Тео звонил?
Марика рассмеялась:
— Думаю, он еще не проснулся. Как твои дела? Что нового?
— Дела идут. Все прекрасно. — Мартин взял сигарету и покосился на шпаргалку, лежащую на письменном столе. — А ты как? Не закурила еще?
— Нет, не закурила. Чувствую себя отлично, чего и тебе желаю. Обоняние прорезалось. Я уж позабыла, что у всего есть запах — у воды, у фрезий. Кругом столько приятных ароматов. А те перчатки, что ты мне прислал, — они пахнут первым зимним днем.
— Понравились?
— Все понравилось. Даже не верится, что ты раскопал мои сережки.
— У американцев появилось новое словечко: «переподарок». Мне вначале показалось, в этом есть какое-то жлобство — посылать тебе на день рождения твои собственные побрякушки, но раз уж я их нашел…
