— Все устаканится.
Роберт и Джессика пили чай на втором этаже кладбищенской конторы. Джессика пригвоздила Роберта Многозначительным Взглядом, и он запасся терпением, чтобы выдержать очередную Нотацию. Ему грозили нравоучения «О недопустимости замедления экскурсии, вызванного бесконечными съемками на видео» или даже «О борьбе с вульгарной привычкой держать руки в карманах», но на деле все обернулось по-другому.
— Не кажется ли тебе, — начала Джессика, — что она для тебя чуть-чуть молода?
— Чуть-чуть?
— Абсурдно молода?
— Возможно, — сказал Роберт. — А как это определить?
— Возраст — не самое главное: я знаю множество людей, которые к двадцати одному году стали совершенно зрелыми личностями, но эти девочки еще очень зелены. Мои были такими в шестнадцать.
— В этом есть своя прелесть, Джессика.
Она отмахнулась:
— Ты прекрасно понимаешь, к чему я веду. Странно, что после Элспет, которая была такой лапушкой, умницей, а не какой-нибудь вертихвосткой, тебя потянуло к Валентине.
— Кое-кто, по-моему, считал, что для Элспет я слишком молод.
— Разве я такое говорила?
— Конечно. Причем именно здесь, в конторе, как сейчас помню.
— Быть такого не может.
— Я моложе Элспет на девять лет. Правда, теперь стремительно догоняю.
— Что ж поделаешь…
— Ты тоже, между прочим, моложе Джеймса.
— Джеймсу девяносто четыре. Мне в июле будет восемьдесят шесть.
— Почему, интересно, принято считать, что мужчина должен быть старше?
— Так уж мужчины устроены.
— Ладно. Не помню, спрашивал я или нет: как вы познакомились?
Джессика пришла в замешательство. Роберт подумал: «А вопрос-то скользкий. Жмется, будто я интересуюсь, какой у нее размер бюста».
— Познакомились мы во время войны. Я была ассистенткой Джеймса в Блечли-Парке.
[82]
— Серьезно? Я понятия не имел. Значит, вы были дешифровщиками?
— Ну, мы скорее работали… по административной линии. — Джессика поджала губы, как будто сболтнула лишнее.
— Я считал, у вас юридическое образование.
— За такую долгую жизнь много чего можно успеть. Я всерьез занималась теннисом, вырастила троих детей. В какие только авантюры не ввязывалась.
— И еще спасала это кладбище.
— Ну, не в одиночку же. Молли, Кэтрин, Эдвард… много было отзывчивых людей. В насущных делах помощь лишней не бывает. Кстати, можно тебя попросить по пути домой бросить эти конверты в почтовые ящики Энтони и Лейси? Чтобы нам на марки не тратиться.
— Конечно.
Джессика вздохнула:
— Признаюсь, строчить все эти письма довольно утомительно. — Поставив кружку, она протянула к нему обе руки. — Ну-ка, помоги старухе выбраться из кресла.
До вечера Роберт сидел в мавзолее Стратконы у входа на Восточный некрополь, продавал билеты и глазел на садовников, подрезавших деревья. День тянулся нескончаемо, и Роберт успел поразмыслить насчет слов Джессики. Наверное, Валентина для него и вправду слишком молода. Наверное, лучше оставить ее в покое и жить, как прежде, воспоминаниями об Элспет. Впрочем, эти воспоминания никуда не делись: Элспет оставалась кровоточащей раной. Но Роберт поймал себя на том, что теперь думает о ней реже и что приезд близнецов совпал с ослаблением ее неизбывного присутствия. Он устыдился, словно часовой, сдавший врагу сторожевую башню. «Но Элспет и сама бы не захотела, чтобы я провел всю оставшуюся жизнь в трауре. Или как?» Они с ней напрямую не обсуждали этот вопрос, но ему было одинаково мучительно и погружаться в воспоминания, и впускать Валентину в свои мечты, где раньше находилось место только для Элспет. Он жил с неотступным чувством вины. От этого возникала путаница в мыслях, хотя и не лишенная приятности.
Как-то утром Роберт застал Валентину на заднем дворике, сидящую с термосом чая. Он закрывал за собой зеленую дверь и не замечал постороннего присутствия пока не услышал:
— Доброе утро.
— Фу, черт, — вырвалось у него: оступившись, он едва не сломал ногу. — То есть доброе утро.
Кутаясь в клетчатый халат, Валентина сидела босая на низкой каменной скамье.
— Ой, извините.
— Не замерзли? — День обещал быть теплым, но на рассвете воздух еще не прогрелся.
— Сейчас стало холодно. У меня чай остыл.
— Пойдемте-ка в дом.
Она посмотрела на окна второго этажа:
— Джулия еще спит.
Валентина осторожно ступала по влажному мху; Роберт придержал для нее дверь. Когда она проходила у него под рукой, ему показалось, что он поймал птичку.
— Дать свитер или что-нибудь теплое накинуть?
— Нет, не нужно, мне бы еще чаю.
Поставив чайник, Роберт пошел переодеваться в сухое. Когда он вернулся, Валентина стояла у его письменного стола.
— Кто эти женщины?
Вся стена над рабочим столом Роберта была увешана открытками, журнальными вырезками, распечатками из интернета и ксерокопиями книжных иллюстраций — сплошь женские портреты. Они расходились от центра лучами, образуя прямоугольный рисунок, и были сгруппированы по нескольку штук, словно обозначения солнечных систем в этой женской галактике.
— Сейчас скажу: это Элеонора Маркс, дочь Карла. Это миссис Генри Вуд. Это Кэтрин Диккенс…
[83]
— И все похоронены на Хайгейтском кладбище?
— Совершенно верно.
— А мужчин там не хоронили?
— Мужчины у меня вот здесь. — Он указал на другую галактику, раскинувшуюся на соседней стене. — Когда работа стопорится, предпочитаю отвлекаться на женщин; мужчины в больших количествах слишком удручают.
Валентина включила настольную лампу, чтобы рассмотреть получше. Тут засвистел чайник, и Роберт помчался на кухню. Когда он вернулся, неся заваренный для Валентины чай, она сказала:
— Вот эту мы видели в галерее «Тейт». — Она указала на открытку, прикнопленную в самом центре, — Это кто?
— Это «Офелия» Миллеса. Натурщицу звали Элизабет Сиддал.
