Этот вечер был как тихий остров в бушующем море страстей. Никто не отвлекал Гарри от меня, мне не угрожала потеря его любви, и я могла просто сидеть и улыбаться и думать. Перед сном он запечатлел на моем лице спокойный братский поцелуй, — честное слово, мне не надо было большего. Всю ночь я проспала совершенно спокойно, без постыдных сновидений.
На следующий день стояла прекрасная погода, и мы решили устроить себе праздник и поскакали вместе к холмам. Мой траур подходил к концу, и я заказала себе некий нейтральный вариант — светло-серую амазонку, которая мне очень шла. Нижняя юбка была сшита из мягкой серой шерсти, а маленький жакетик — из серого бархата. Если к этому добавить изящную серую шляпку, то я могла оставаться в трауре годами, настолько шел мне этот костюм.
На вершине холма мою шляпку унесло ветром, и мы с Гарри оба кинулись за ней. Гарри догнал ее раньше, хотя, признаться, я немного натянула поводья и придержала лошадь. С глубоким поклоном он подал ее мне, как старинный паж — корону своей королеве.
Наши лошади медленно трусили плечо к плечу, по старой, едва заметной дороге. С южной стороны на нас глядело сверкающее и манящее море. В небе кружились жаворонки, с песней забираясь все выше и выше, а затем вдруг стремглав бросаясь вниз к земле. В лесу раздавался зов кукушки, а совсем рядом с нами задумчиво гудел шмель и тихо жужжали пчелы.
Я была одна на моей земле с тем единственным человеком, в котором нуждалась. Сегодня Гарри был ничей, и мое изголодавшееся, ревнивое сердце знало, что мы будем одни еще весь этот долгий вечер. Он будет смотреть только на меня и улыбаться только мне.
Наша беседа текла неторопливо. Мы говорили о последней книге, которую прочел Гарри, о доме, о тех переменах, которые произойдут в октябре. Затем вдруг без перехода Гарри заговорил о Селии.
— Она такая чистая, Беатрис, такая невинная, — начал он. — Я так уважаю ее. Обидеть ее мог бы только негодяй. Она как прекрасная статуэтка из дрезденского фарфора. Как ты считаешь?
— О да, — подтвердила я с готовностью. — Она прекрасна, как ангел. По-моему, только немного застенчива? — Я допустила в моем голосе нотку доброжелательного вопроса.
— И нервна, — согласился Гарри. — С таким животным, как ее отчим, она и понятия не имеет, какой счастливой может быть семейная жизнь.
— Какое несчастье, — осторожно произнесла я. — Какое несчастье для этой очаровательной девушки, твоей будущей жены, быть такой холодной.
Гарри быстро глянул на меня.
— Это то, чего я боюсь, — откровенно сказал он.
Наши лошади уже спустились в маленькую уютную лощину, с одной стороны которой отвесно вздымался холм, а с другой ее скрывала от посторонних глаз небольшая ореховая рощица. Сидя здесь, мы чувствовали себя как в укрытии, и при этом с запада перед нами открывалась половина Англии. Гарри спрыгнул с седла и стал привязывать лошадь. Я же продолжала оставаться в седле, позволив Соррель неторопливо щипать траву.
В моих ушах чисто и настойчиво звенела песня, я знала, что это не жаворонок поет высоко в небе, — это звучит волшебная песнь Вайдекра и сейчас стремительно поворачивается колесо моей судьбы.
— Ты — человек сильных страстей, — продолжала я свою мысль.
Профиль Гарри, стоявшего рядом с моей лошадью, отвернувшись от меня, был строгим и чистым, как профиль греческой статуи.
— С этим мне ничего не поделать, — ответил он, и его щеки порозовели.
— Я понимаю, со мной происходит то же самое. Это у нас в крови, я думаю.
Гарри быстро повернулся и уставился на меня.
— Леди всегда воплощает собой совершенство, — продолжала я. — На людях ее поведение должно быть безупречным, но с тем, кого она любит и кого она выбрала, следует быть всегда ласковой.
Гарри продолжал смотреть на меня. Я не находила больше слов. Я просто смотрела на него, не скрывая своей любви и желания, и не понять этого было нельзя.
— У тебя есть жених? — изумленно спросил он.
— Да нет же, — взорвалась я. — И никогда не будет.
Я наклонилась с седла и протянула ему руки. Он опустил меня на землю, и я схватилась за лацканы его сюртука, близкая к истерике от гнева и горечи.
— О Гарри! — простонала я, и мой голос прервался рыданием. Боль в сердце была такой сильной, что даже заглушила песню, звучавшую у меня в ушах. — О Гарри! О Гарри, любовь моя!
Он замер от моих слов, будто они превратили его в камень. Я не могла унять слезы. Я погибла, он никогда не полюбит меня, а я не могу сдержаться. Я так ждала его и так стремилась к нему, что теперь, когда его руки обнимали меня, я не находила в себе сил разыгрывать из себя невинное создание вроде Селии. Я схватилась за его сюртук, будто бы тонула. Он продолжал стоять не двигаясь, но его руки обхватывали меня крепко, как клещи. Мои рыдания стали стихать, и я прикусила изнутри щеки, чтобы успокоиться. Медленно, с трудом я слегка отодвинулась от него, чтобы взглянуть в его лицо.
Глаза Гарри стали темными от желания, и его сердце под моей рукой билось как сумасшедшее. Его губы дрожали, и он смотрел на меня так, будто бы хотел съесть живьем.
— Это грех, — низким голосом сказал он.
Мир перевернулся для меня. Я не находила слов, чтобы возразить ему.
— Нет, — заторопилась я. — Совсем не так. Так надо, Гарри. Ты сам чувствуешь, что так надо. Это не грех. Совсем нет.
Голова Гарри медленно наклонилась ко мне, и мои глаза закрылись, ожидая его поцелуя. Он был так близко, что я чувствовала его дыхание и, приоткрыв рот, ловила каждый его вдох. Но он не целовал меня.
— Это грех, — повторил он тихо.
— Гораздо худший грех жениться на женщине, которая холодна как лед, — пробормотала я. — Гораздо хуже жить с женщиной, которая не может любить тебя, не знает, как ей любить тебя, в то время как я провожу все дни, сгорая от любви к тебе. О, пожалей меня, Гарри! Если ты не можешь любить меня, то хотя бы пожалей.
— Я люблю тебя, — возразил он дрожащим голосом. — О Беатрис, если б ты только знала. Но это грех.
Он повторял эти слова как заклятие, чтобы держать себя в руках. Я чувствовала, как его тело напряглось от желания, но он все еще контролировал свои чувства. Он любил меня, он хотел меня, но не прикасался ко мне. Я больше не могла выносить этой пытки и, быстро изогнувшись, со всей силы укусила его дразнящий пленительный рот. Моя рука все еще держала кнут для верховой езды, и теперь я изо всех сил стукнула его рукояткой по груди Гарри и прорыдала:
— Гарри, я убью тебя. — Я действительно могла бы это сделать.
Я поранила ему губу. Гарри прижал руку ко рту, и, когда отнял ее, на его пальцах была кровь. Увидев это, он вскрикнул и всем телом обрушился на меня. Разрывая на мне платье, он впился в мою грудь, целуя и кусая меня без жалости. Извиваясь, я стягивала с него бриджи, а он пытался поднять мои юбки, путаясь в них.
