Я подобрала игрушку и положила ее в колыбельку. Ребенок, полностью проигнорировав ее, уставился на меня и изо всех сил болтал ножками и ручками, приглашая меня поиграть. Она громко забулькала ротиком, она стремилась ко мне. Я рассмеялась, малышка была неотразима. Неудивительно, что целый дом подчинялся ее улыбкам. Она была таким же маленьким домашним тираном, каким была когда-то я. Мы с ней были очень похожи.
Я наклонилась улыбнуться ей, прежде чем вернуться к работе, и ласково приложила палец к ее щеке. Она с неожиданной силой ухватила его и потянула прямо к своему беззубому, улыбающемуся ротику. Маленькие десны сомкнулись, она с увлечением принялась его сосать. Ее глаза потемнели от восторга. Я рассмеялась, этот ребенок явно был таким же чувственным созданием, как и я. То, что доставляло ей удовольствие, она хватала не раздумывая. Когда я попыталась выпрямиться, она, не выпуская моей руки, приподнялась в кроватке и почти села, тогда я наконец сжалилась и взяла ее на руки.
Она пахла так восхитительно! Этот чудный ребенок пах теплой чистой кожей и мылом. Ее ротик благоухал теплым молочком. Я прислонила ее головку к своему плечу и немного покачала. Ее счастливое воркование возобновилось опять, на этот раз прямо мне в ухо. И когда я повернулась, чтобы понюхать ее маленькую шейку, она внезапно, как маленький вампир, ухватила ротиком складку кожи на моем лице и принялась сосать, шумно и с видимым удовольствием.
Улыбка не сходила с моего лица, мои ноги сами заскользили, как бы пританцовывая, и я повернулась к дому. Кто-то стоял у окна гостиной и смотрел на нас. То была Селия, ее лицо казалось бледным как мрамор.
Я все еще улыбалась, но, встретившись с ней глазами, почувствовала себя такой неловкой и виноватой, будто Селия поймала меня за руку, когда я шарила в ее шкатулке для драгоценностей или читала ее письма. Она исчезла и через несколько секунд вышла на террасу.
Ее руки дрожали, но лицо оставалось спокойным, а походка — прямой и сдержанной. Не говоря ни слова, она подошла ко мне и забрала ребенка так же уверенно, как если бы забирала ненужный мне предмет.
— Я вынесла Джулию, чтобы она поспала, — ровным голосом сказала Селия, повернувшись ко мне спиной и укладывая ребенка в кроватку.
Глубоко обиженная, девчурка закатилась криком протеста, но Селия погрозила ей пальцем, как строгая няня.
— Я бы хотела, чтобы ее не тревожили, когда она должна отдыхать, — продолжала она.
Я чувствовала себя неловко, как мальчишка, пойманный во фруктовом саду.
— Понимаешь, Селия, — стала я виновато оправдываться. — Она уронила игрушку, и я просто подошла подать ее.
Селия выпрямилась и повернулась ко мне.
— Если ей позволить, она будет играть все время, — прервала она меня. — Но тебе нужно работать, я уверена.
Я была уничтожена. Маленькая, незначительная Селия, ставшая как будто выше ростом от сознания своей материнской власти, делала мне выговор, как нерадивой служанке.
— Конечно, — сказала я и улыбнулась, как идиотка. — Конечно.
Я повернулась на каблуках и пошла через террасу к открытому окну моей конторы, где на столе ждали меня десятки бумаг. На всем протяжении этого пути я чувствовала на себе безучастный взгляд Селии.
Думаю, мне это послужило хорошим уроком. Но Джулия притягивала меня. Правда, совсем немного. Когда ночью до меня случайно доносился ее крик, я только крепче засыпала в глубоком удовлетворении, что это не мне надо спешить к ней. Или когда она капризничала целый день и Селия пропускала ужин либо чай, так как бывала занята в детской, — я не чувствовала потребности помочь ей. Но если погода была хорошей, я видела на террасе ее взбрыкивающие ножки и слышала ее довольное «гу-гу», тогда я выскальзывала на террасу, как тайный влюбленный, и тискала ее пухлые ладошки и ступни.
Я выучилась осторожности. Селии больше никогда не удавалось застать меня у колыбельки. Но однажды они с Гарри уехали в Чичестер выбрать новые обои для детской, а мама прилегла отдохнуть после обеда, чувствуя себя нехорошо из-за жары, так что мне удалось провести восхитительные полчаса, наполненные смехом и игрой с ребенком, то исчезая, то вновь появляясь из-за полога, как будто по волшебству, и заставляя малышку даже булькать от смеха.
Как и следовало ожидать, я устала от игры гораздо раньше, чем она. Кроме того, мне нужно было торопиться в деревню, чтобы повидать кузнеца. Девчушка улыбнулась, когда я наклонилась попрощаться с ней, но едва я исчезла из виду, как она разразилась таким отчаянным воплем протеста, что ее няня в панике выскочила из дому.
— Теперь ее долго не успокоить, — сказала няня, глядя на меня с неудовольствием. — Она слишком уж разыгралась.
— Это моя вина, — призналась я. — Как бы нам ее угомонить?
— Мне придется покачать девочку, — недовольно поворчала няня. — Движение коляски убаюкивает ее.
— Мне все равно нужно ехать в деревню, — предложила я. — Может быть, она заснет в коляске?
Лицо няни озарилось радостью в предвкушении прогулки в моем нарядном экипаже, и она бросилась в дом надеть чепчик и захватить дополнительную шаль для Джулии.
Я была права. Едва ее вынули из кроватки, Джулия замолчала и тут же возобновила свои довольные «гу-гу». А когда мы неторопливо покатили по залитой солнцем аллее и блики солнечного света заиграли на наших лицах, она замахала ручками, приветствуя ветерок, звук цокающих копыт и всю яркость, красоту и великолепие мира.
Я спустилась по мосту через Фенни.
— Это — Фенни, — торжественно сказала я. — Когда ты вырастешь и станешь большой девочкой, я покажу тебе, как ловить форель. Твой папа может научить тебя ловить рыбу удочкой, как подобает настоящей леди, но я обучу тебя рыбной ловле, принятой у деревенских ребятишек.
Малышка сияла в ответ, будто понимала каждое слово. И я сияла точно так же. Затем я подала знак лошади, и мы отправились по солнечной дороге к Экру.
— Вон там заливные луга, — рассказывала я Джулии, указывая направо кнутом, — они отдыхают в этом году. Я думаю, что им нужно отдыхать каждые три года, и пусть на них растет одна трава, а твой папа считает, что каждые пять лет. Когда ты вырастешь, ты сможешь рассудить нас.
Крохотный чепец у Джулии понимающе закивал. Я думаю, что она отзывалась на нотки любви, звучащие в моем голосе, и чувствовала мою растущую к ней нежность.
Примерно полдюжины людей стояли вокруг кузницы, когда мы подъехали. Женщины тут же столпились вокруг нас, разглядывая малышку и ее великолепное одеяние. Я бросила поводья кузнецу, который вышел из кузницы, вытирая руки о кожаный фартук, и осторожно передала ребенка женщинам.
Они сейчас же принялись кудахтать над Джулией, как восхищенные наседки; они трогали ее кружевные юбочки, восхищались гладкостью ее кожи, голубизной глаз и великолепием белоснежной одежды. И все чуть ли не выстроились в очередь, чтобы каждая могла потрогать это чудо.
