Когда я закончила свои дела с кузнецом, Джулия уже почти достигла конца этой очереди, слегка перепачканная, но передаваемая с рук на руки словно драгоценная реликвия.
— Ее следует переодеть, прежде чем леди Лейси вернется домой, — сокрушенно сказала я няне, заметив, что кружева на маленьком платьице девочки стали серыми там, где их касались руки с навсегда въевшейся в них грязью.
— Уж разумеется, — строго ответила няня. — Леди Лейси никогда не берет ее в деревню и не позволяет этим людям касаться ее.
Я остро взглянула на нее.
— Ей никто не причинил бы вреда, — ровно ответила я. — Правда, малышка? А эти люди будут принадлежать тебе, как сейчас они принадлежат мне. И это на деньги, заработанные их трудом, цветет наш Вайдекр. А грязные они потому, что не могут, как мы, принимать каждый день ванну и носить чистую одежду. Но ты всегда должна быть готова улыбнуться им, крошка. Вы зависите друг от друга.
Дальше мы ехали в молчании, наслаждаясь ветерком, овевающим лица, и я тщательно следила за дорогой, чтобы, не дай бог, ни один камешек не попался на нашем пути. Я так увлеченно наблюдала за этим, что не услышала шум приближающегося экипажа. И когда я вдруг увидела их в двух шагах от нас, я чуть не подпрыгнула, как преступник, застигнутый на месте преступления. Наша фамильная карета, в которой сидели Гарри и Селия, уже поворачивала к въездным воротам; еще секунда, и мы оказались бы дома раньше их. А сейчас Селия, выглядывавшая из окошка, прекрасно видела мою двуколку, подъезжающую со стороны Экра, и сидящих в ней няню и ребенка.
Наши глаза встретились, и я убедилась, что она в высшей степени разгневана. Ее можно было понять. Я почувствовала себя такой виноватой, что у меня даже появилась резь в животе. Такого страха я не испытывала с детства, когда мне, бывало, приходилось навлечь на себя сильный гнев отца. Я даже не думала, что Селия может так сердиться. Но действительно, взять без разрешения ребенка на прогулку и даже отвезти его в деревню — поступок был, конечно, вызывающим.
Я не слишком торопилась следовать за их экипажем, и, когда мы подъехали, разгневанной матери нигде не было видно. Няня унесла Джулию в дом скорее переодеваться, а я, отдав поводья конюху, пошла к главному входу. Селия ждала меня в холле. Гарри, видимо по ее просьбе, отсутствовал.
Я повернулась к зеркалу над камином и сняла шляпку.
— Какой чудесный сегодня день! — легкомысленным тоном объявила я. — Ваша поездка в Чичестер была удачной? Или же придется посылать за обоями в Лондон?
Селия ничего не ответила. Мне пришлось обернуться к ней. Она все еще стояла посреди комнаты, глядя на меня со странным выражением.
— Я вынуждена просить тебя никогда не брать Джулию на прогулку без моего разрешения, — ровным голосом произнесла она, совершенно игнорируя мои вопросы.
Я стояла молча.
— Должна тебе напомнить: Гарри и я решили, что Джулии не следует кататься ни в двуколке, ни в любом другом открытом экипаже, — продолжала она. — Мы, ее родители, считаем это небезопасным.
— Но помилуй, Селия, — попробовала возразить я, — это совершенно безопасно. У меня самая спокойная лошадь в конюшне, я сама ее тренировала. Я взяла Джулию прокатиться, потому что она никак не успокаивалась на террасе.
Селия молча смотрела на меня. Она смотрела так, будто я была неким препятствием на ее пути, которое следует либо преодолеть, либо уничтожить.
— Мы с Гарри не позволяем катать Джулию в открытом экипаже, независимо от того, какая лошадь в него запряжена, — медленно повторила она, как будто разъясняя что-то тупоумному ребенку. — Далее, я не хочу, чтобы Джулию брали из коляски и увозили из дома или, тем более, из поместья, без моего особого разрешения.
Я пожала плечами.
— О, Селия, это твое право. Я, конечно, поступила опрометчиво. Мне не следовало брать Джулию с собой, не убедившись предварительно, что ты не возражаешь. Просто мне срочно понадобилось в Экр, и мне показалось забавным взять Джулию с собой и показать ей ее дом, ее землю, как, бывало, папа показывал их нам с Гарри.
Ни выражение лица, ни взгляд Селии не смягчились в ответ на извиняющийся тон моих слов.
— Ее положение отличается от твоего и Гарри, — ровно продолжала она. — Я не вижу причин, почему она должна получить такое же воспитание.
— Но она дитя Вайдекра! — воскликнула я в удивлении. — Разумеется, ей следует все знать о ее земле. Это ее дом, так же как и мой. Она принадлежит этой земле так же, как принадлежу ей я.
Селия слегка вздрогнула, и щеки ее порозовели.
— Нет, — сказала она. — Она не принадлежит этой земле так, как принадлежишь ей ты, Беатрис. Я не знаю, каковы твои планы, меня это не касается. Я пришла в этот дом, чтобы жить здесь со своим мужем, вашей матерью и тобой. Но моя дочь не будет жить здесь всю жизнь. Она выйдет замуж и оставит этот дом. Здесь она проведет свое детство, но затем, я надеюсь, она поступит в школу и уедет отсюда. Кроме того, она будет часто гостить у своих друзей, и Вайдекр не станет для нее единственным местом в мире. В ее жизни будет много других вещей, а не только дом и земля. У нее не будет детства, какое было у тебя, у нее будут другие интересы и другая жизнь.
— Как пожелаешь, — коротко взглянув на Селию, пробормотала я таким же холодным тоном. — Ты — ее мать.
Затем я повернулась на каблуках и оставила ее посередине гостиной. Я прошла в контору, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Так я простояла долго-долго.
Джулия находилась всецело на попечении Селии. Все делалось только так, как хотела она. Моя мама предлагала к каждому кормлению ребенка добавлять одну ложку мелассы
[11]
или, в крайнем случае, меда. Селия не позволила этого, и ребенок не получал ничего, кроме молока. Гарри попробовал дать ей однажды маленький глоток портвейна из своего стакана, но Селия страшно всполошилась. Мама хотела, чтобы малышку продолжали пеленать, но Селия, с изысканной вежливостью, — она всегда разговаривала с нашей мамой очень любезно, — воспротивилась и настояла на своем.
Мама боялась, что ручки и ножки Джулии будут кривыми, если ее перестать пеленать, но Селия не соглашалась с ней и даже обратилась за поддержкой к доктору Мак-Эндрю. Он всячески поддержал такое решение и пообещал, что, напротив, Джулия вырастет более сильным и здоровым ребенком, если ее пораньше перестать пеленать.
Мнение доктора Мак-Эндрю очень много значило в нашем доме. В наше отсутствие он стал другом и доверенным лицом мамы, которая рассказала ему, как я полагаю, очень многое о себе и о своей семье. Вероятно, она не преминула рассказать ему о тех проблемах, с которыми столкнулась, когда воспитывала меня. Я не сомневаюсь, что так и было, поскольку меня настораживало выражение его глаз, когда он смотрел на меня. Казалось, ему очень нравилось то, что он перед собой видел, но вместе с тем что-то во мне его забавляло.
