— Я виноват, я ужасно виноват перед тобой, — продолжал Гарри, напоминая мне высеченного щенка спаниеля. — Но не бей меня больше, Беатрис. Я стану лучше. Я больше так не буду.
Гарри, сквайр Вайдекра, как хнычущее слюнявое дитя, заставил мою кожу покрыться мурашками. Внезапно я ясно вспомнила отвращение в черных глазах Ральфа, когда он увидел Гарри, распростертого на полу грязного сарая и обнимающего его босую ногу. Конечно, Ральф испытал облегчение оттого, что мы так неожиданно избежали опасности, но он так смотрел на Гарри, будто перед ним была какая-то отвратительная ошибка природы, вроде трехголового теленка. Мысленным взором я увидела перед собой долгие годы третирования сквайра как неполноценного существа и вдруг затосковала по здоровым нормальным отношениям с Ральфом.
— Ты отвратителен мне, — сказала я, не в силах сдержаться.
Гарри захныкал и сполз со стула к моим ногам.
— Я знаю. Я знаю это, — жалобно проговорил он. — Но я ничего не могу с этим поделать. Мне кажется, я какой-то порченый. Всю свою жизнь я был не таким, как другие. Только ты можешь спасти меня, Беатрис, — хотя именно ты и насылаешь на меня эту порчу. Я попался в твою ловушку, и у меня нет сил бороться. Я умоляю тебя, ради самого Господа Бога, будь милосердна ко мне.
Я жестоко улыбнулась при мысли об этой новой роли Гарри.
— Ты — мой навсегда, Гарри, — произнесла я. — Дурацкие заигрывания с твоей маленькой женой, твоя дружба с мужчинами, любовь к мамочке и занятия землей — все это ничего не значащие пустяки. А твоя реальная жизнь будет проходить со мной, в той запертой комнате наверху, о которой будем знать только ты и я. И ты сможешь войти туда, только когда я разрешу, поскольку ключ будет у меня. И там, в боли и плаче, ты будешь моим. И мы никогда, никогда не расстанемся, поскольку, если я не захочу туда пойти, — тут я улыбнулась его белому, запрокинутому лицу, — то ты умрешь без этого наслаждения.
Гарри издал рыдание и зарылся лицом в мои юбки. Я мягко положила руку ему на голову, так мягко, как, бывало, делала наша мама, его рыдания вызвали у меня прилив жалости. Затем я запрокинула его голову так, чтобы взглянуть прямо в его глаза.
— Ты мой слуга? — требовательно прошептала я.
— Да, — беззвучно ответил он. — Да.
— Ты мой раб?
— Да.
— Тогда уходи сейчас, ты мне надоел.
Я произнесла это очень жестко и отвернулась к своему столу. Он поднялся на ноги и медленно, обессиленно направился к двери. Он уже почти открыл ее, когда я вдруг окликнула его, так, как обычно звала собаку:
— Гарри!
Мгновенно обернувшись, он доставил мне этим большое удовольствие.
— Ты будешь вести себя так, будто ничего не случилось, — медленно выговорила я. — Это тайна жизни и смерти, и если твое глупое открытое лицо выдаст тебя, ты погиб. Следи за этим, Гарри.
Он кивнул, как бродяга у дверей работного дома, и опять собрался уходить.
— Еще одно, Гарри, — сказала я голосом, больше похожим на шепот.
Я видела, как по его спине пробежала дрожь, и он медленно повернулся.
— Сегодня я, пожалуй, не стану запирать двери своей секретной комнаты, и ты можешь подняться ко мне в полночь, — мягко договорила я.
Он бросил на меня взгляд безмолвной благодарности. Затем я позволила ему уйти.
Я никак не могла справиться с проблемой, которую создало предложение, сделанное Джоном Мак-Эндрю, и, по правде говоря, удовольствие, которое я находила в его обществе, мешало мне разрешить ее бесповоротно. Один вариант был очевидным: легкая ложь. Сказать доктору Мак-Эндрю, что Гарри совершенно не понял меня, что я дорожу его дружбой, но боюсь, мы будем неудачной супружеской парой. Сидя за столом, заваленным деловыми бумагами, я придавила их, чтобы не мешали, тяжелым хрустальным стаканом с цветущим маком, и мысленно воображала эту чувствительную сцену — мой полный достоинства и сожаления отказ доктору Мак-Эндрю, пытаясь составить несколько фраз, дышащих девической скромностью. Но я не могла не улыбнуться при виде этой сентиментальной картинки. Она была такой напыщенной! И острый ум Джона Мак-Эндрю все поймет в то же мгновение. Я должна каким-то образом отвести его от мысли жениться на мне и увезти меня в Шотландию. Но мне никак не убедить его в моих исключительно дружеских чувствах, поскольку он, как и любой другой, прекрасно видит мое отношение к нему и ту радость, которая овладевает мной в его присутствии.
Я не страдала по нему так, как я когда-то страдала по Гарри. Мое тело не томилось по нему, как оно томилось когда-то по объятиям Ральфа. Но я не могла сдержать радостной улыбки, когда думала о нем, и мысль о его поцелуях не была мне неприятна. Не во сне — я никогда не видела его во сне, — но перед моим мысленным оком, когда я оставалась наедине с собой.
И пока я размышляла, что бы мне сказать ему, я услышала шум колес, и элегантная коляска доктора Мак-Эндрю, сделав полукруг, остановилась перед моим окном.
— Доброе утро, мисс Лейси, — поздоровался он. — Я приехал, чтобы украсть вас ненадолго. Сегодня слишком хороший день, чтобы проводить его взаперти. Не хотите ли отправиться на прогулку?
Я заколебалась. Отказать было бы черной неблагодарностью, к тому же это могло только отложить его официальное предложение, если он все еще намеревался его делать. Кроме того, через открытое окно до меня доносился запах последних в этом году роз, гвоздик и левкоев. В лесу голуби уже готовились улетать на зиму, а ласточки кружились в небе, совершая свои прощальные полеты перед далеким путешествием. К тому же я заодно проверила бы, как готовят поля к зимнему севу.
— Хорошо, я только надену шляпку, — сказала я и вышла из комнаты.
Но я не ожидала, что встречу маму. Она настояла, чтобы я переоделась в выходное платье, а не раскатывала в экипажах в домашнем наряде. Пока я медлила от этой непредвиденной задержки, она вызвала наших горничных и заставила их выложить передо мной целый ворох нарядов.
— Любое из них, только побыстрее, пожалуйста, — пробормотала я. — Мама, я просто собираюсь на небольшую прогулку с доктором Мак-Эндрю, а не еду на сезон в Лондон.
— Но это еще не причина выглядеть плохо, — сказала мама с необычным нажимом.
Она выбрала для меня длинное зеленое платье с нарядным жакетом и пышной юбкой; маленькая, подобранная в тон шляпка с кружевной зеленой вуалью, на которую я всегда жаловалась, говоря, что эти зеленые мухи перед глазами мешают мне что-либо видеть, но которая тем не менее очень шла мне, подчеркивала яркий смеющийся рот и сияющие зеленые глаза. Мамина горничная уложила мои волосы крупными локонами, а мама собственноручно надела на меня шляпку и опустила вуаль. Затем она взяла мои затянутые в перчатки руки и, крепко сжав их, расцеловала меня.
— Ну, отправляйся, — сказала она. — Ты выглядишь так мило. Я очень рада за тебя.
В нашем доме не только мама считала, что я отправляюсь получать предложение руки и сердца. Половина нашей прислуги нашла себе в то утро занятия поблизости от главной лестницы и холла. Каждый из них поклонился мне или присел в реверансе с самым заговорщицким видом, будто все они только и думали поскорее увидеть меня обрученной.
