Только мама осмелилась осведомиться об этом тривиальном грехе.
— Он такой крупный ребенок для своего возраста, — заявила она, глядя на нас обоих, нежащихся в моей постели после кормления: маленькое личико малыша просто сияло от удовольствия, а глазки сомкнулись в блаженной дремоте.
— Да, — рассеянно отозвалась я, разглядывая своего младенца.
— Ты не ошиблась в своих подсчетах, дорогая? — тихим голосом спросила мама. — Он выглядит таким пухленьким и хорошо упитанным для ребенка, рожденного преждевременно.
— Ох, оставь, мама, — лениво проговорила я. — Ты должна все прекрасно понимать. Мы с Джоном зачали его, когда были помолвлены. Ты же знаешь, что я придерживаюсь старых обычаев.
Мамино лицо выразило неодобрение.
— Для тебя нет ничего святого, Беатрис, — гневно проговорила она. — Если твой муж не имеет возражений, то, конечно, не мое дело сердиться. Но это неудивительно при твоем деревенском воспитании. Мне и во сне не снились такие вещи. Но я очень рада, что уже не несу ответственности за тебя.
С этими словами она выплыла из комнаты в глубоком возмущении, оставив нас с Ричардом, его — спящим, а меня — смеющейся.
Выдумка, что он был зачат Джоном до нашей свадьбы, казалась мне такой убедительной, что я даже не беспокоилась о возвращении мужа и о том, что он может подумать. Я мало что знала о детях и считала, что три недели в младенчестве не имеют никакого значения. Я едва помнила первые дни жизни Джулии, и мне казалось, что она мало изменилась до нашего возвращения в Англию. И я не видела оснований, чтобы мой муж, каким бы умным и опытным врачом он ни был, заметил небольшую разницу между ребенком, рожденным в срок, и ребенком, родившимся за три недели до срока. Еще несколько дней, и он вообще ни в чем не сможет быть уверен.
Но как раз этих нескольких дней мне не хватило.
Он вернулся очень скоро. Гораздо скорее, чем мы ожидали. Он несся домой, погоняя лошадей, как дьявол, не останавливаясь ни днем ни ночью. И вот однажды в полдень, через неделю, под окном раздался оглушительный стук колес, и Джон ворвался в гостиную, грязный, пахнущий виски, обросший бородой. Мама сидела за фортепиано, Селия держала на коленях маленькую Джулию, а я примостилась на подоконнике, склонившись над колыбелькой, в которой тихо спал малыш. Джон застыл, с каким-то недоумением оглядываясь вокруг, будто не веря в существование такой надушенной гостиной, этого домашнего рая. Но тут его красные от недосыпа глаза остановились на мне.
— Беатрис, любовь моя, — выговорил он и упал на одно колено подле меня, припав пересохшим ртом к моим губам.
Дверь за ним тихо скрипнула — это мама и Селия поспешили оставить нас наедине.
— О господи, — произнес Джон с глубоким, усталым вздохом. — Я воображал, что ты умерла, или лежишь больная, или истекаешь кровью. А ты здесь, спокойна и прекрасна, как ангел. — Он поднял изучающие глаза к моему лицу. — Ты действительно в порядке? — спросил он.
— О да, — подтвердила я, нежно и тихо. — А вот твой сын.
Он с легким восклицанием обернулся к колыбельке, и улыбка изумления воспарила было на его усталом лице, но тут же исчезла. Он наклонился к ребенку, и его взгляд внезапно стал тяжелым.
— Когда он родился? — холодным тоном спросил он.
— Первого июня, десять дней назад, — сказала я, пытаясь говорить ровно и чувствуя себя, как человек, переходящий реку по тонкому льду.
— На три недели раньше срока, так получается? — Его голос был острым, как осколки треснувшего льда.
Я почувствовала, что начинаю дрожать от подступившего страха.
— Две или три, я не помню точно…
Опытными, бесстрашными руками Джон вынул Ричарда из кроватки. Не обращая внимания на мои притворные протесты, он развернул ребенка так мягко и осторожно, что тот даже не вскрикнул. Он бережно выпрямил его ножки, затем ладошки, пощупал животик. Его чуткие пальцы врача потрогали запястья малыша и пухлые коленки. После того он запеленал ребенка и осторожно опустил его обратно в колыбель, придерживая головку. И только потом он выпрямился и взглянул на меня. Увидев его взгляд, я почувствовала, что лед подо мной треснул и я стремглав проваливаюсь в черную холодную бездну.
— Этот ребенок родился в срок, — сказал он, и в его голосе послышался звон разбитого стекла. — Ты уже была беременна им, когда имела дело со мной. Ты уже была беременна, когда выходила за меня замуж. Без сомнения, ты сделала это по понятной причине. Ты, оказывается, шлюха, Беатрис Лейси.
Он замолчал, я открыла было рот, чтобы что-то сказать, но слова не шли с языка. Я только чувствовала, как внезапно что-то заболело у меня в груди, будто я тонула в ледяной воде.
— И не только это, — продолжал он бесцветным голосом. — Ты еще и дура. Я любил тебя так сильно, что все равно женился бы на тебе и принял твоего ребенка, если бы ты попросила этого. Но ты предпочла лгать и обманом украсть мое доброе имя.
Я вскинула руки, как бы защищаясь. Я погибла. Мой сын, мой бесценный сын погибал со мной. И я не могла найти ни одного слова, чтобы защитить нас.
Джон повернулся и тихо вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Мои нервы напряженно ждали звука открываемой двери в наших комнатах. Но было тихо. Только скрипнула дверь в библиотеку. Весь дом погрузился в молчание, как будто льды моего греха убили само теплое сердце Вайдекра.
Я сидела не двигаясь, глядя, как тоненький луч солнца медленно обегает комнату по мере того, как проходил день. Из библиотеки не доносилось ни звука. Слышно было только мирное тиканье часов в гостиной и вторящее ему позвякивание дедовских часов в холле.
Не в силах больше ждать, я тихо подкралась к двери, ведущей в библиотеку, и прислушалась. Оттуда не доносилось ни звука, но комната была полна присутствием Джона. Я чувствовала его, как олень чувствует присутствие гончей. Я стояла совершенно неподвижно, с расширившимися от ужаса глазами. Мой рот пересох от ужаса… Но в конце концов, я была дочерью своего отца. Как бы я ни боялась, я предпочитала встретиться с опасностью лицом к лицу. Я повернула ручку двери, и она тихо скрипнула. Я в страхе замерла. Но ничего не произошло, и я приоткрыла дверь и заглянула в комнату.
Джон сидел в кресле, положив ноги в грязных верховых сапогах на бархатные подушки подлокотника. Он держал стакан одной рукой, а бутылка виски стояла рядом, в глубине кресла. Она была почти пуста, он пил всю обратную дорогу и сейчас был пьян. Когда Джон повернулся, чтобы взглянуть на меня, его лицо было сплошной маской боли. По обеим сторонам рта пролегли морщины, которых я никогда не видела, глаза окружали темные тени.
— Беатрис. — Его голос звучал надтреснуто. — Беатрис, почему ты не рассказала мне?
Я шагнула чуть ближе и протянула к нему руки ладонями вверх, как бы говоря, что мне нечего сказать.
— Я бы все сделал ради тебя. — Его глаза блестели, а на щеках виднелись следы от пролитых и уже высохших слез. Морщины вокруг рта были глубокими, как раны. — Ты должна была довериться мне. Я же обещал, что буду любить тебя.
