Джон поводил щекой по ее теплому чепцу.
— Когда состаримся, — обезоруживающе добавил он.
На следующий день сам граф навестил Традескантов в их новом жилище. Великолепие экипажа, запряженного скаковой лошадью, взволновало Элизабет и повергло в благоговейный трепет. Один ливрейный лакей правил, а другой стоял на запятках. Элизабет подошла к воротам, присела в реверансе и, заикаясь, пробормотала слова благодарности. Джон просто открыл ворота и подошел к дверце кареты, словно встречал близкого друга.
— Вы больны? — тихо спросил он Сесила.
Лицо его светлости было желтым, морщины казались глубже, чем обычно.
— Не хуже, чем всегда.
— Что, кости?
— На сей раз живот, — пожаловался Сесил. — Я прескверно себя чувствую, Джон. Но пока что не могу бросить работу. Намереваюсь реформировать финансовую систему вопреки королю. Если он все же согласится, то смогу склонить парламент к принятию моего плана: отдать им на откуп торговлю привилегиями в обмен на достойное содержание для короля.
Джон моргнул.
— Вы хотите, чтобы парламент платил королю? Чтобы король стал слугой парламента?
Сесил кивнул.
— Все лучше, чем год за годом бесконечные пререкания по мелочам, когда они требуют от короля сменить фаворитов, а тот требует больше денег. Все, что угодно, лучше, чем это. Для подобных ежегодных игр в попрошайничество королю нужно иметь море обаяния, а Яков в этом смысле совсем не похож на Елизавету.
— Может, вы отдохнете и вернетесь к делам позже? — настойчиво предложил садовник.
Глаза из-под тяжелых век остановились на лице Джона.
— Ты что, подвизался аптекарем?
— Но разве вы не можете передохнуть?
Поморщившись, граф протянул руку своему слуге; даже этот простенький жест явно причинял Сесилу боль. Джон взял руку так нежно, как обычно держал малыша Джея, пока тот спал. Машинально он накрыл ладонь хозяина другой рукой и почувствовал, как холодны пальцы графа и как слаб пульс.
— Я выгляжу настолько больным?
Традескант замешкался. По лицу Сесила промелькнула улыбка.
— Ну же, Джон, — почти прошептал он. — Ты всегда гордился тем, что говоришь правду, не превращайся сейчас в придворного.
— Вы выглядите очень больным, — подтвердил Джон тихо.
— Смертельно больным?
Во взгляде хозяина, брошенном из-под тяжелых век, Традескант уловил желание услышать правду.
— Я в этом не разбираюсь, но, по-моему, да.
Сесил слегка нахмурился, и садовник крепче сжал его тонкую ледяную руку.
— Мне так много нужно успеть, — вздохнул государственный секретарь.
— Подумайте сначала о себе, — наставительно произнес Джон. — Прошу вас, милорд. Подумайте о себе.
Наклонившись, граф прижался щекой к теплому лицу Традесканта.
— Ах, Джон, — мягко промолвил он. — Как бы я хотел обладать хоть частью твоей силы!
— Дал бы мне Господь возможность поделиться с вами силой, — отозвался Джон.
— Поехали со мной, — предложил граф. — Прокатимся, ты опишешь мне, что посадил, как будет выглядеть сад. Пусть даже он вырастет после нас. Расскажешь мне, как все расцветет через сто лет, когда нас уже не будет на свете. Этот сад переживет нас обоих, и здоровых, и больных.
Традескант забрался в экипаж рядом со своим господином и положил руку на спинку сиденья, защищая Сесила от ударов. Забытая у ворот Элизабет наблюдала, как отъезжает экипаж.
— Ты создал бархатный футляр для моей драгоценности, — заметил граф со спокойным удовлетворением.
Экипаж медленно катился по аллее, вдоль которой выстроились недавно посаженные деревья.
— Мы когда-то вместе начинали и неплохо вместе поработали, Джон.
МАЙ 1612 ГОДА
Сесил умирал в новом прекрасном доме, в великолепной кровати под балдахином. За дверью спальни слуги притворялись, что продолжают выполнять свои обязанности. Они старались не шуметь и расслышать докторов, собравшихся на консилиум. Кто-то советовал отправить графа на воды в Бат — последний шанс на выздоровление. Кто-то считал, что больного нужно оставить в постели и дать ему отдохнуть. Иногда, когда дверь открывалась, слуги слышали тяжелое дыхание Сесила и видели его на высоких, богато вышитых подушках, которые своими яркими расцветками словно издевались над желтеющей кожей графа.
Джон Традескант, плача как женщина, яростно копал в огороде землю. Копал без особой цели и надобности, копал в неистовом безумстве, будто его энергия и борьба могли придать сил и земле, и его господину.
К полудню он внезапно бросил свои грядки, решительным шагом преодолел все три двора с западной стороны дома, взобрался по аллее на горку, где дорожки были окаймлены желтыми примулами, и оказался в лесной части сада. Земля синела, точно море, будто в лесу было половодье. Джон встал на колени и начал рвать колокольчики с отчаянной сосредоточенностью, пока не набрал целую охапку. Потом он вернулся к большому дому, вошел, не обращая внимания на грязь, отваливающуюся от сапог, поднялся по лестнице, миновал свое деревянное подобие, беспечно выступавшее из колонны, и приблизился к спальне графа. Горничная остановила его у дверей. Дальше ему было нельзя.
— Возьми цветы и покажи его светлости, — велел Джон горничной.
Она колебалась. Цветами в доме усыпали пол, а также делали из них маленькие букетики и прикалывали на пояс или на шляпную ленту.
— Зачем они ему? — удивилась горничная. — Зачем умирающему колокольчики?
— Ему понравится, — заверил Джон. — Ему точно понравится. Он любит колокольчики.
— Придется отдать их Томасу. — Горничная явно сомневалась. — Все равно мне нельзя в спальню его светлости.
— Хорошо, отдай Томасу, — настаивал Джон. — Какой от этого может быть вред? И я уверен, что его светлости будет приятно.
— Не понимаю почему, — упрямилась горничная.
— Потому что когда человек погружается в темноту, ему нужно верить, что он оставляет после себя свет! — Джон беспомощно взмахнул руками. — Потому что, когда человек смотрит в глаза своей зиме, неплохо вспомнить, что придут еще весна и лето. Потому что он умирает… и когда увидит колокольчики, то узнает, что я все еще здесь, рядом, копаю грядки в его саду. Что я здесь и копаю для него.
Горничная посмотрела на Джона абсолютно непонимающим взглядом.
— Но, господин Традескант! Как цветы ему помогут?
Джон в бессилии схватил ее за плечи и толкнул к двери.
— Мужчина бы понял, — прорычал он. — Женщины слишком легкомысленны. Мужчина бы понял: его светлости должно быть известно, что его садовник здесь, рядом. Граф должен знать, что, когда он уйдет, его сад останется, его тутовое дерево зацветет в этом году. Что его каштановые саженцы растут все выше и что новый бархатный махровый анемон чувствует себя превосходно! И что под деревьями в его лесу вовсю цветут колокольчики! Иди! Отдай эти цветы прямо в руки его светлости, или я объясню тебе по-другому!
