— Остановитесь! Вы не можете.
— Ты мне приказываешь? — осведомился герцог. — Лучше убери свою руку от моей лошади, Традескант.
Садовник отступил, но не отпустил уздечку.
— Пожалуйста, ваша светлость, — уговаривал он. — Подождите. Подумайте. И зачем вы переоделись?
— Ради приключения, — весело пояснил Бекингем.
— Нам пора, Томас, — вмешался принц. — Или ты Джон, а я Томас?
— Умоляю, — не сдавался Традескант. — Вы не можете вот так путешествовать. Вы не можете вот так везти принца.
Конь принца рыл копытом землю.
— Нам пора, — повторил Карл.
Традескант посмотрел на него.
— Простите меня, ваше высочество. Возможно, вы не взвесили все хорошенько. Вы не можете войти во Францию, будто это Восточная Англия, ваше высочество. А если вас схватят? А если Испания откажется выпустить вас?
— Чепуха, — отмахнулся принц. — Поехали, Вильерс.
Лошадь Бекингема двинулась вперед и потащила за собой Джона, который все еще держал уздечку.
— Ваша светлость, — попытался он снова. — Королю об этом известно? Что, если это настроит его против вас?
Бекингем низко склонился к шее лошади, так чтобы Традескант его услышал.
— Отпусти меня, мой Джон. Я на работе. Если у меня получится поженить принца и инфанту, тогда я сотворю то, что прежде никому не удавалось, — сделаю Испанию нашим союзником, создам величайший союз в Европе, а сам стану лучшей свахой на свете. Но даже если моя затея провалится, мы с принцем совершим эту прогулку как братья и останемся братьями на всю жизнь. В любом варианте я получу свое. А теперь отпусти уздечку.
— У вас есть еда, деньги, смена одежды?
Герцог рассмеялся.
— Джон, мой Джон, в следующий раз собирать меня в дорогу будешь ты. Но сейчас нам пора!
Шпора герцога тронула бок лошади, животное вскинуло голову и рвануло вперед, лошадь принца Карла поскакала следом. В лицо Джона ударило облако пыли; всадники исчезли.
— Господи, храни его, храни их, — пробормотал Традескант, глядя вслед своему новому господину и принцу, которого он помнил одиноким неуклюжим маленьким мальчиком. — Прошу Тебя, Господи, останови их в Дувре.
Когда Джон вернулся домой в сумерках и за столом уставился на свою похлебку, забыв о еде, Элизабет сразу поняла, что что-то случилось. Как только Джей закончил обедать, она кивком отослала его из комнаты, а сама села рядом с мужем на скамью, что стояла у очага, и положила ладонь на его руку.
— В чем дело?
Тот покачал головой и взглянул в обеспокоенное лицо супруги.
— Не могу тебе рассказать. Со мной все в порядке, дорогая. И с Джеем все в порядке, и с садом. Но я должен хранить чужой секрет. Я никому ничего не могу рассказать.
— Значит, дело в герцоге, — просто заключила Элизабет. — Он сделал что-то дурное.
По ошарашенному выражению лица Джона она поняла, что ее догадка верна.
— Что же он сделал? — допытывалась Элизабет.
— Умоляю Тебя, Господи, — прошептал Традескант, — только бы это не обернулось слишком плохо. Господи, только бы все закончилось благополучно!
— Его светлость дома?
Джон снова покачал головой.
— Отправился в Лондон? Наносит визит королю?
— Уехал в Испанию, — очень тихо произнес Традескант.
Элизабет отшатнулась от мужа, будто он ущипнул ее.
— В Испанию?
Традескант быстро и виновато взглянул на жену и приложил палец к губам.
Элизабет встала, подошла к очагу, нагнулась и поворошила кочергой пылающие поленья. Джон видел, что ее губы двигаются в молчаливой молитве. Элизабет была верующей женщиной. Для нее посещение Испании приравнивалось к спуску в преисподнюю. Испания была сердцем католицизма, родным домом антихриста, с которым обязаны были бороться все хорошие протестанты, бороться с рождения и до могилы. По мнению Элизабет, сама цель путешествия была приговором для Бекингема. Если он решил наведаться в Испанию, то он заведомо дурной человек.
На миг Джон прикрыл глаза. Он не мог даже представить, как сурово осудят Бекингема, если Элизабет, а с ней сотни, даже тысячи верующих мужчин и женщин узнают, что он планирует привезти испанскую инфанту и сделать ее королевой Англии.
Элизабет выпрямилась, повесила кочергу на крючок рядом с очагом и вдруг заявила:
— Мы должны уехать.
Джон открыл глаза и моргнул.
— Что?
— Мы должны уехать немедленно.
— О чем ты? Мы совсем недавно здесь поселились.
Она снова села рядом с мужем, взяла его руку, коснулась ее губами, а потом поднесла к сердцу, словно давала клятву. Традескант ощущал, как бьется сердце жены, ровно и успокаивающе. Ее серьезное лицо было обращено к нему.
— Джон, этот герцог нехороший человек. Я общалась с его слугами, половина из них молится на него и не желает слышать ни слова против его светлости, другая половина утверждает, что герцог повинен в страшных грехах. В его доме нет равновесия, нет надежности. Здесь просто вихрь суетных вожделений, а нас занесло в самый центр этого урагана.
Джон собрался перебить супругу, но Элизабет мягко сжала его ладонь, и он позволил ей закончить.
— Я не хотела покидать Кентербери, однако ты убеждал, и мой долг заставил меня подчиниться. Но пожалуйста, муж мой, послушай меня теперь. Мы можем отправиться в любое место в мире, которое ты выберешь. Я последую за тобой даже в заморские края, даже в Виргинию, только чтобы здесь не оставаться.
Традескант дождался, пока жена замолчит. Потом заговорил, осторожно и тщательно подбирая выражения:
— Даже не предполагал, что услышу от тебя такое. Почему тебе так сильно не нравится герцог? Как человек? Как мой господин?
Элизабет передернула плечами и уставилась на очаг. Языки пламени взметались над поленьями и отбрасывали на ее лицо мерцающий отсвет.
— Я не знаю его как человека, и еще слишком рано судить о том, каким он будет господином. Все, что я видела до сих пор, — это его светский облик. Бриллианты на шляпе, лошади, запряженные в карету. У кого в Англии раньше была карета? Ни у кого, кроме прежней королевы и короля Якова. А теперь есть у Бекингема, да еще с великолепной упряжкой. Мои наблюдения внушают мне подозрения, что он не истинный христианин. Если собрать все слухи о нем, все, что мне известно, то невольно приходишь к выводу: его светлость глубоко погряз в грехе. — Элизабет понизила голос: — А сам ты никогда не думал, что он в сговоре с самим дьяволом?
Джон попытался рассмеяться, но искренность жены была слишком глубокой.
— Ох, Элизабет!
