Джон послал матросов ловить рыбу и к вечеру смог предложить Бекингему блюдо скумбрии. Когда он поставил поднос, Бекингем лениво промолвил:
— Не уходи.
Джон ждал у двери, пока Бекингем молча ел. Казалось, весь корабль погрузился в тишину. Закончив обедать, герцог встал из-за стола и распорядился:
— Принеси мне горячей воды.
Традескант отнес поднос на камбуз и вернулся с кувшином нагретой морской воды.
— Извините, только соленая, — сказал он.
— Без разницы, — махнул рукой Бекингем.
Он снял льняную рубашку и штаны. С полотенцем в руках Традескант наблюдал, как герцог моется и мокрыми пальцами расправляет свои темные кудри. Он встал, и Джон завернул его в простыню. Потом Бекингем лег на кровать, на расшитое алое покрывало, все еще обнаженный. Традескант не мог отвести от него глаз: герцог был прекрасен, как статуя в садах Нью-Холла.
— Хочешь снова спать здесь? — поинтересовался его светлость.
— Если вам угодно, милорд, — ответил Джон, стараясь не выказывать надежду.
— Я задал тебе вопрос: чего ты хочешь, — возразил Бекингем.
Джон замешкался.
— Вы мой господин. Вы должны приказать.
— Но что ты сам об этом думаешь? Желаешь остаться здесь, как прошлой ночью? Или пойдешь в свою постель? Ты волен делать так, как считаешь нужным, Джон. Я не принуждаю тебя.
Традескант поднял глаза на порочную улыбку герцога и почувствовал, как запылало его лицо.
— Я хочу вас, — признался Джон. — Хочу быть с вами.
Бекингем вздохнул, словно освободился от какого-то страха.
— Как мой любовник?
Джон кивнул, осознавая всю глубину греха и страсти, будто грех и страсть едины.
— Унеси кувшин с тазом и возвращайся, — велел герцог. — Желаю сегодня ощутить любовь мужчины.
На следующее утро они заметили вдали Корнуолл; осталась лишь одна ночь до прибытия в Портсмут. Джон ожидал, что его прогонят, но после того как священник прочитал вечерние молитвы и покинул каюту, Бекингем поманил его пальцем. Традескант запер дверь и провел ночь с герцогом. Они изучали тела друг друга, как новички в деле страсти. Кожа Бекингема была гладкой и мягкой, но мускулы твердыми от верховой езды и бега. Джон стыдился седых волос на груди и мозолистых рук, но вес его сильного тела заставлял более молодого мужчину стонать от наслаждения. Их губы сливались в поцелуе, они медлили, исследовали, пили влагу изо рта друг у друга. Они боролись друг с другом как воины, как спаривающиеся животные, испытывали на прочность, не щадя друг друга и не предаваясь сентиментальностям, но в основе сохраняя неуправляемую нежность варваров, пока Бекингем не прошептал, задыхаясь:
— Больше не могу ждать. Я так хочу этого.
Он открылся Джону, и они разом упали в темный мир боли и наслаждения, пока боль и наслаждение не слились в одно и тьма не стала полной.
НОЯБРЬ 1627 ГОДА
На рассвете они проснулись от шума, производимого матросами на подходе к порту. Времени для слов не оставалось, да и то, что произошло между ними, было глубже простых слов. Джон верил, что теперь они связаны друг с другом и ничто не сможет их разделить. То была любовь мужчины к брату по оружию, сильная, могучая любовь вассала к своему господину, а теперь еще и страстная преданность любовников, которые обнаружили все наслаждения мира в телах друг друга. Пока Джон быстро одевался, Бекингем улыбался, вытянувшись на постели. При виде этой шаловливой соблазнительной улыбки желание Традесканта, теперь казавшееся ненасытным, снова возродилось.
— Где мы ляжем сегодня? — спросил он.
— Не знаю, какой прием меня ждет, — отозвался Бекингем; его улыбка погасла. — Нам придется искать двор. Учитывая время года, есть шанс, что Карл сейчас в Уайтхолле. Возможно, мне будет непросто сохранить свое положение при дворе.
— При любом раскладе я ваш, — просто сказал Джон.
На лице герцога промелькнула слабая улыбка.
— Я знаю, — спокойно ответил он. — Пока мне нужно, чтобы ты был рядом.
— А после Уайтхолла?
— Домой на Новый год. — Бекингем изобразил покаянную гримасу. — К нашим любящим женам.
Традескант помедлил.
— Я мог бы отослать супругу в Кент, — наконец предложил он.
Элизабет и долгие годы брака казались теперь частью какой-то другой жизни, ничто не могло помешать его новому существованию, его новой любви, этой внезапно нахлынувшей страсти.
— У моей жены семья в Кенте. Она может навестить их. А я бы остался в Нью-Холле один, с вами.
— Нет надобности. Мы будем постоянно путешествовать, ты и я. Ты всегда будешь мне нужен. Люди станут сплетничать, но они всегда сплетничают. Ты будешь служить мне в спальне, как во время нашего плавания. Ничто не разлучит нас.
Встав коленями на кровать, Традескант потянулся к Бекингему. Двое мужчин обнялись. Кудрявые волосы герцога щекотали щеку и шею садовника. Рука Джона скользнула вниз по теплому телу господина и ощутила твердость его желания, что поднялось, приветствуя прикосновения.
— Ты хочешь меня, — заметил Джон.
— Очень.
— Я боялся, что все это продлится недолго, — признался Традескант. — Станет частью этих безумных дней. Поражения и горя. Я боялся, что сразу по прибытии в порт вы забудете меня.
Бекингем покачал головой.
— Только не сейчас. Я не вынесу, если останусь без тебя.
Говоря о своих чувствах после долгих лет добровольного молчания, Джон ощущал себя очень странно. Он казался себе таким свободным, будто открыл где-то внутри незнакомую территорию, личную Виргинию.
— Мы будем вместе, — пообещал герцог.
Он отбросил простыни, и у Джона при виде безупречного тела перехватило дыхание. Широкие плечи, длинные ноги, копна волос вокруг вставшего пениса, гладкая белая кожа живота и груди со спутанными темными волосами. Джон рассмеялся сам над собой.
— Я потерял голову от любви, как девушка! У меня просто дух захватывает, когда я смотрю на вас.
Бекингем улыбнулся.
— Мой Джон, — промолвил он, надевая льняную рубашку. — Люби только меня.
— Клянусь.
— Я серьезно. — Герцог выдержал паузу. — Не потерплю соперников. Ни жену, ни ребенка, ни другого мужчину, даже твои сады не потерплю.
Джон покачал головой.
— Конечно, никого и ничего, только вы, — заверил он. — Раньше вы были моим господином, но теперь я ваш душой и телом.
Бекингем надел алые лосины и красные штаны, расшитые золотом. Он рассеянно повернулся к Джону спиной, и тот завязал алые кожаные тесемки, наслаждаясь этой интимностью, этими небрежными прикосновениями.
