— Джон, — прошептала она. — Я никогда не желала тебе потерять веру, я лишь хотела предупредить…
— Я предупрежден, — перебил Традескант. — Мне выпало испытание, и я не справился.
Наступило молчание. Где-то в густом лесу герцогского поместья ворковали голуби, тепло и беззаботно. Джон поднял глаза к небу и увидел стайку грачей, которые торопились домой, в кроны высоких деревьев.
— Что же нам делать? — растерянно промолвила Элизабет.
Традескант огляделся, посмотрел на великолепный дворец и сады так, будто это зрелище не доставляло ему ни малейшего удовольствия, и медленно произнес:
— Я слуга его светлости. Он уже заплатил мне все, что собирался заплатить. Он сам так сказал. Он будет использовать меня по своему желанию. Я должен мчаться по первому его зову. Я принадлежу герцогу. Я дал торжественную клятву принадлежать ему до самой смерти.
Услышав это, Элизабет порывисто вздохнула.
— Ты дал клятву?
— Он настаивал, и я поклялся, — мрачно подтвердил Джон. — Я дал ему все, о чем он просил, и я дал торжественную клятву принадлежать ему. Мне придется научиться жить с этим. Я его слуга, я ниже, чем слуга, потому что он велел мне быть его псом, и я лизал его ноги.
— Ты думаешь, что он глупец и предатель, и ты поклялся принадлежать ему? — недоверчиво уточнила Элизабет.
— Именно так.
Возникла длинная пауза. Она решила, что ее муж вступил в какое-то темное соглашение со своим господином, которого теперь ненавидит. Она не отважилась подумать, что сделал один из них и на что согласился другой. Как бы там ни было, Джон вернулся домой сломленным человеком.
— Ты ненавидишь его? — прошептала Элизабет.
Джон посмотрел на нее — это был взгляд человека, несущего глубоко внутри смертельную рану.
— Нет, — мягко ответил он. — Я все еще люблю его. Но понимаю, что он дрянной человек. Для меня это хуже, чем ненавидеть, — знать, что я отдал свое слово и свою любовь никудышному человеку.
Элизабет взяла руки мужа в свои и почувствовала, какие они холодные, будто его сердце билось медленно и болезненно.
— Ты можешь сбежать от него?
Он покачал головой.
— Я принадлежу ему целиком и полностью, до самой смерти.
Они долго сидели и молчали. Элизабет растирала супругу руки, как будто его бил озноб и ей нужно было согреть его. Она ничем не могла помочь ему, не могла убрать тень с его лица.
Медленно садилось темно-красное осеннее солнце. Задул холодный ветер.
— Этим летом расцвел каштан, — вдруг сообщила Элизабет. — Как только ты уехал. Ты помнишь, что просил присматривать за ним?
Традескант не отрывал глаз от сапог.
— Съедобные каштаны?
— Нет. Твой саженец. Тот самый, что ты подарил мне. Каштан из Турции. На нем появились своеобразные красивые цветки, похожие на большущие сосновые шишки, а сам цветок состоял из многих цветочков с крошечными алыми пятнышками внутри, и они чудесно пахли.
— Да? Мой саженец зацвел?
— Как только ты уехал, — повторила Элизабет. — И уже зреют семена. Каштаны с этого дерева будут в этом году. Уже видны завязи. Да, и еще они очень необычные, какие-то странные. Плоские и толстенькие, и на них торчат несколько толстых шипов. Они крепко держатся на дереве, и чувствуется, что внутри наливаются каштаны.
Джон выпрямился и взглянул на супругу.
— Ты уверена?
— Думаю, да, — кокетливо отозвалась она. — Но советую тебе самому посмотреть. Никто лучше тебя в деревьях не разбирается.
— Пожалуй, надо сходить.
Он поднялся на ноги и скривился, когда сапоги сжали стертые ступни. Но все-таки отправился туда, в самый конец их участка, где у стены огорода в большущем ящике стояло его дерево.
— Жаль, мы не назвали его твоим именем, — заметила Элизабет. — Когда лорд Сесил дал тебе для разведения эти каштаны, надо было назвать дерево «традесканция». Ты первый вырастил его, ты имел право.
Ее вдруг поразила мысль о том, как мало им принадлежит, особенно теперь, когда муж стал вассалом и потерял все. Джон пожал плечами, будто названия были неважны, лишь бы деревья росли высокими и крепкими.
— Имя ничего не значит. Право ничего не значит. Но вырастить новое дерево, поселить в садах Англии новое дерево — это значит жить вечно.
Джей явился домой только в сумерках. Он не знал, что отец вернулся, пока не вошел и не обнаружил сразу за дверью стоящие рядышком сапоги, купленные в Портсмуте. Он замешкался, но было уже слишком поздно. Джон, сидевший за стареньким столом, увидел его.
На Джее был костюм из серого сукна с белым полотняным воротничком у горла, простым, без кружева. На голове у него была высокая черная шляпа, тоже простая, без всяких украшений, без перьев и лент. Через плечо был перекинут теплый черный плащ.
Традескант, который уже помылся и переоделся в красновато-коричневый костюм с богатым кружевным воротником, медленно поднялся из-за стола.
— Ты одеваешься очень просто, — сказал он.
Тут, вытирая руки о фартук, на пороге кухни показалась Элизабет, которая услышала, как хлопнула входная дверь.
Джей смерил отца взглядом и решительно заявил:
— Роскошь — пустая трата денег и кощунство в глазах Господа.
Джон развернулся и пристально посмотрел на супругу. Она, не дрогнув, встретилась с ним глазами.
— Наконец ты превратила его в пуританина, — обратился Джон к жене. — Полагаю, теперь он и проповеди читает, и свидетельствует. И может даже в обморок упасть, если потребуется.
— Я могу сам за себя ответить, — вмешался Джей. — И это было мое собственное решение, а не матери.
— Решение! — издевательским тоном повторил Джон. — Что может решить юнец восемнадцати лет?
— Я мужчина! — воскликнул Джей. — Мне уже девятнадцать. Я зарабатываю деньги, как взрослый, работаю, как взрослый, и служу своему Господу, как взрослый.
На секунду Джею и Элизабет показалось, что Джон зарычит и выплеснет свое раздражение. Джей приготовился достойно встретить всплеск ярости, но, к его удивлению, ничего подобного не произошло. Плечи его отца поникли, он отвернулся, тяжело опустился на стул, а затем спросил:
— И как долго ты собираешься продержаться здесь, одеваясь таким образом? До тех пор, пока король не прибудет сюда с визитом? Пока в гости не приедет архиепископ Лауд? Думаешь, им будет приятно увидеть в своем саду сектанта?
Джей вскинул голову.
— Я не боюсь их.
— Да, осмелюсь предположить, что ты даже обрадовался бы шансу стать мучеником, сгореть на костре за веру. Но наш король не жжет еретиков. Он просто отвернется от тебя, а Бекингем тебя уволит. И где ты будешь работать?
