На шум открывается дверь, он выходит на яркий свет из темноты, руки в боки, смотрит, как я подъезжаю. Не меняет позы, не говорит ни слова. Я без посторонней помощи соскальзываю с седла, открываю ворота в сад. Молчит, даже не здоровается. Забрасываю поводья на створку ворот и все еще с омелой в руке подхожу к нему.
После такого долгого путешествия даже не знаю, что сказать. При виде него исчезли вся моя воля, вся решимость.
— Уильям! — только и могу выговорить.
Как дань, протягиваю ему ветку омелы с белыми бутонами.
— Что это? — спрашивает беспомощно. По-прежнему не делает ко мне ни шага.
Сдвигаю чепец, встряхиваю волосами. С ужасом понимаю — раньше он всегда видел меня чистой и благоухающей. А что сейчас? Трое суток не меняла платье, искусана блохами и вшами, вся в пыли, пахну потом — своим и лошадиным, и к тому же онемела.
— Что это? — повторяет он.
— Приехала выйти за тебя замуж, если ты все еще этого хочешь. — Мне кажется, сейчас не время ходить вокруг да около.
Никакой реакции. Бросает взгляд на дорогу у меня за спиной:
— Кто тебя привез?
Качаю головой:
— Я приехала одна.
— Что-нибудь случилось при дворе?
— Нет, все как нельзя лучше. Они собираются пожениться, она ждет ребенка. У Говардов прекрасные виды на будущее. Буду тетей английского короля.
У него вырывается короткий лающий смешок. Опускаю глаза, вижу свои грязные башмаки, запачканный подол платья и тоже смеюсь. Его взгляд теплеет.
— У меня ничего нет, — предупреждает Уильям. — Как ты совершенно справедливо когда-то заметила, я пустое место.
— У меня тоже ничего нет, кроме ста фунтов в год, да и те потеряю, когда поймут, куда я делась. И я без тебя жить не могу.
Делает движение, будто хочет притянуть меня к себе, но отступает.
— Не могу же я тебя разорить. Этого еще не хватало — лишиться денег из-за любви.
Меня бьет дрожь от его близости, от желания очутиться в его объятиях.
— Не имеет значения. Клянусь, больше ничего не имеет значения.
Он раскрывает объятия, я делаю шаг вперед и почти падаю ему на руки. Он хватает меня, с силой прижимает к себе, покрывает поцелуями грязное лицо, целует веки, щеки, впивается в губы, я отвечаю на поцелуй. Поднимает на руки, переносит через порог, потом вверх по лестнице в спальню, на кровать с чистыми полотняными простынями — к счастью.
Гораздо позже, посмеявшись над следами укусов, он наполняет большую деревянную ванну, ставит на кухне перед огнем, я погружаюсь в горячую, благоухающую воду, а Уильям тем временем расчесывает мне волосы. Корсаж, юбка, белье — все нуждается в стирке, так что он настаивает — я должна надеть его рубашку и штаны, которые на поясе приходится заложить в складки. Закатываю штанины, становлюсь похожа на матроса на палубе. Он отводит мою лошадь на луг, освободившись от седла, она с удовольствием катается по земле, а потом пускается наперегонки с охотничьим конем Уильяма, взбрыкивая и выбрасывая ноги, как жеребенок. Потом Уильям готовит мне большую порцию овсянки с желтым медом, мажет пшеничный хлеб маслом, нарезает толстыми ломтями мягкий местный сыр. Смеется над моим рассказом о путешествии вместе с Джимми, бранит за то, что отправилась в путь одна, снова затаскивает меня в постель, и мы опять друг у друга в объятьях. Только когда стемнело, наконец, снова проголодавшись, встаем.
Ужинаем на кухне, при свечах. В мою честь Уильям зарезал старую курицу, зажарил на вертеле. Я вооружилась парой перчаток — мне поручено поворачивать вертел, пока Уильям режет хлеб, цедит эль, достает из погреба масло и сыр.
Закончили ужин, пододвинули стулья к огню, выпили друг за друга. Наступила удивительная тишина.
— Просто не верится, — произнесла я через некоторое время. — Я думала только о том, как до тебя добраться. Не представляла, какой у тебя дом, что мы будем делать дальше.
— А теперь?
— Даже не знаю, что и думать, — признаюсь я. — Наверно, привыкну. Буду женой фермера.
Наклонился, подбросил в огонь брикет торфа, подождал, пока огонь разгорится, спросил:
— А твоя семья?
Я пожала плечами.
— Ты хоть записку оставила?
— Нет.
Он расхохотался:
— Любовь моя, о чем ты только думаешь?
— О тебе. Я вдруг поняла, как сильно тебя люблю, и могла думать только о том, что должна до тебя добраться.
Он протянул руку, погладил меня по волосам.
— Хорошая девочка, — сказал одобрительно.
Я рассмеялась:
— Хорошая девочка?
Уильям не смутился.
— Да, очень хорошая.
Наклонила голову, его рука скользнула ниже, на шею, он легонько сжал мой загривок, так кошка держит котенка. Закрываю глаза, тая от его прикосновения.
— Тебе нельзя оставаться, — мягко сказал Уильям.
Удивленно открыла глаза:
— Что?
Он поднял руку, останавливая поток вопросов:
— Не думай, что я тебя не люблю, как раз наоборот.
— Из-за денег? — испугалась я. Он покачал головой:
— Из-за детей. Если ты останешься у меня, никого не предупредив, не заручившись ничьей поддержкой, у тебя отнимут детей, ты их больше никогда не увидишь.
Я закусила губу.
— Анна так и так может их забрать.
— Или вернуть, — напомнил он. — Ты говоришь, она ждет ребенка?
— Да, но…
— Если родится мальчик, твой будет не нужен. И мы окажемся тут как тут, когда она бросит его за ненадобностью.
— Думаешь, удастся вернуть сына?
— Не знаю. Но надо быть при дворе, чтобы иметь возможность бороться. — Тепло его рук ощущается даже через полотняную рубаху. — Я вернусь вместе с тобой. Оставлю кого-нибудь вести дела на ферме, король найдет мне место. Сможем быть рядом, пока не поймем, куда ветер дует. Заберем детей, если получится, и тогда уж вернемся сюда.
Он запнулся, помрачнел, спросил смущенно:
— Моя ферма достаточна хороша для них? Они выросли в Гевере, и тут рядом огромный дом, принадлежащий вашей семье. Они благородного происхождения, а что я могу им предложить?
— Они будут с нами. Получат новую семью, может, не такую аристократическую, зато любящую, отца и мать, поженившихся по любви, а не из-за денег и положения. Им будет лучше, а не хуже.
— А тебе? Это не Кент.
— Но и не Вестминстерский дворец. Я приняла решение, когда поняла — тебя мне ничто не заменит. Ты мне нужен, и чего бы это ни стоило, я буду с тобой.
