— Анна…
— Нечего меня жалеть. Зачем мне твое сочувствие? Просто будь здесь и защити меня.
— О чем ты?
— Если они смогут извлечь ребенка, убив меня, я и пенса не дам за свою жизнь, — говорит она с горечью. — Принц Уэльский важнее королевы. Королева всегда найдется, а принцы нынче редки.
— Но как я смогу их остановить? — слабо протестую я.
— Знаю, от тебя толку мало, но ты же сумеешь позвать Георга, а он скажет королю, и меня спасут.
Ее безрадостный взгляд на жизнь заставляет меня замолчать. Но, вспомнив о собственных детях, я ставлю условие:
— Ребенок родится, с тобой все будет в порядке, а я уеду в Гевер.
— Когда ребенок родится, можешь идти к черту.
Оставалось только ждать. Но в эти жаркие дни лета, когда, казалось, ничего не может произойти, из Рима пришли ужасные новости. Папа в конце концов принял решение против Генриха — король должен быть отлучен от церкви.
— Что? — спросила Анна.
Дурные вести принесла жена Георга Джейн Паркер, только что ставшая леди Рочфорд. Она обо всем узнавала первой.
— Отлучение от церкви! — Даже она была потрясена. — Все англичане, сохранившие верность Папе, не должны подчиняться королю. Может напасть Испания. Это будет священная война.
Анна побелела, как жемчуг на ее шее.
— Уходи, — вмешалась я. — Как ты смеешь являться сюда и тревожить королеву?
— Поговаривают, она и не королева вовсе. — Джейн уже шла к дверям. — А если король бросит ее?
— Убирайся! — заорала я и кинулась к Анне.
Она заслонила живот рукой, защищая ребенка от беды. Я ущипнула сестру за щеку, ее ресницы дрогнули.
— Он заступится за меня, — прошептала Анна. — Кранмер сам обвенчал нас, короновал, нельзя же все отменить.
— Конечно нет. — Уверенности мне не занимать, а у самой в голове: „Еще как можно, кто станет спорить с Папой, когда в его руке — ключи от Рая. Король подчинится. И первой жертвой будет Анна“.
— Господи, хоть бы Георг был здесь, — простонала Анна. — Если бы он был дома!
Через два дня брат вернулся из Франции, привез паническое письмо от дядюшки с требованием ответа — что делать дальше, как вести переговоры, как преодолеть гибельный кризис. Король отослал Георга обратно с приказом дяде немедленно прервать переговоры и вернуться в Лондон. Все мы замерли в ожидании.
Дни становились все жарче. Строились планы, как защитить Англию от испанского вторжения, священники как ни в чем не бывало читали проповеди, но сами не знали, на какой они стороне. А некоторые церкви вообще закрылись, пережидая кризис, никто не мог ни исповедоваться, ни помолиться, схоронить умершего или окрестить ребенка. Дядя Говард просил короля отпустить его обратно во Францию — умолять Франциска урезонить Папу. Никогда я не видела дядю в таком ужасе. Один Георг оставался спокоен и перенес все свое внимание на Анну.
Как будто он решил, бессмертная душа короля, будущее Англии — слишком высокие материи. А вот охранять ребенка во чреве сестры — дело полезное.
— Это единственная гарантия, — заявил мне брат. — Родится мальчик — мы в безопасности.
Каждое утро он являлся к Анне, садился рядом с ней на кушетку в амбразуре окна. Если в комнату входил Генрих, Георг сбегал, но как только король уходил, Анна откидывалась на подушки и звала брата. Она никогда не показывала Генриху, какое напряжение испытывает. С ним она была, как всегда, обворожительной. Сразу же показывала характер, если он осмеливался спорить, и ничем не выдавала свой страх. Никто не знал, как она боится, кроме нас с братом. С королем она оставалась свежей, очаровательной, кокетливой. Даже на восьмом месяце она могла так стрельнуть глазами, что у мужчины дух захватывало. Мне приходилось присутствовать при ее разговорах с королем, и я видела — каждый жест, каждое слово посвящено тому, чтобы доставить ему удовольствие.
Ничего удивительного — как только король покидал комнату и отправлялся на охоту, она откидывалась на подушки, требовала снять ей чепец, обтереть лоб.
— До чего же жарко!
Конечно, Генрих отправлялся на охоту не в одиночестве. Анна могла быть сколь угодно обворожительной, но беременность не позволяла ей спать с королем. Генрих открыто ухаживал за леди Маргаритой Стейн, и Анна скоро об этом узнала.
Когда он пришел навестить Анну, его ждал суровый прием.
— Удивляюсь, как вы смеете мне на глаза показываться, — вот что услышал король, как только уселся рядом с ней. Генрих обвел глазами комнату, придворные отступили на шаг и притворились глухими, дамы отвернулись, чтобы дать королевской чете иллюзию уединения.
— Мадам?
— Слышала, вы подцепили какую-то потаскушку?
Генрих оглянулся, заметил леди Маргариту. Взгляд в сторону Уильяма Брертона — и опытнейший придворный предложил леди Маргарите руку, увлек ее на прогулку по берегу реки. Лицо Анны насмерть перепугало бы менее храброго человека.
— Что вы сказали, мадам? — осведомился Генрих.
— Я этого не потерплю, — заявила Анна. — Она должна покинуть двор.
Генрих встал, покачал головой.
— Вы, кажется, забыли, с кем разговариваете, — произнес он. — Дурной нрав не соответствует вашему положению. Разрешите пожелать вам хорошего отдыха, мадам.
— Это вы забыли, с кем разговариваете! Я, ваша жена и королева, не желаю терпеть пренебрежение и обиду при моем собственном дворе. Эта женщина уедет!
— Никто не смеет мне указывать!
— Никто не смеет меня оскорблять!
— Кто вас оскорбил? Леди всегда относилась к вам с величайшим вниманием и учтивостью, а я остаюсь вашим преданнейшим супругом. Какая муха вас укусила?
— Я не потерплю ее при дворе! Не позволю так со мной обращаться!
— Мадам, — король был страшен, — женщина, куда более достойная, чем вы, терпела гораздо больше и никогда не жаловалась. И это вам отлично известно.
Она была так сердита, что сначала даже не поняла, о ком это он. А когда поняла, вскочила на ноги и закричала на него:
— Как вы смеете даже упоминать о ней! Сравниваете меня с женщиной, которая никогда не была вашей женой!
— Зато была принцессой крови, — заорал он в ответ, — и никогда, никогда не упрекала меня. Уж она-то знала, главный долг женщины — угождать мужу.
Анна шлепнула ладонью по выступающему животу.
— А она родила вам сына?
Повисло молчание.
— Нет, — уныло ответил наконец Генрих.
— Принцесса там или нет, толку от нее оказалось мало. К тому же она вам не жена.
Он кивнул. Генрих, как и все мы, с трудом вспоминал этот достаточно спорный факт.
