— Как ты себя чувствуешь? — Я наконец напомнила о своем присутствии.
Обернулась, алый шелк платья завился вокруг лодыжек, бриллианты в перстнях блеснули огнем.
— Bien sur! Отлично, как всегда. А ты сомневалась?
— Конечно нет. — Я попятилась, выходя из комнаты. Не от почтения к королеве, как ей бы того хотелось, просто не могу больше всего этого выносить. Ненавижу Анну, когда она вот такая каменная и сверкающая. Смотрю на нее, а самой поскорее хочется вернуться к Уильяму — его ласковой нежности, миру, где все просто и ясно.
Я знала, где искать мужа, — он, как всегда, прогуливался у реки с малюткой на руках.
— Отправил кормилицу позавтракать, — протянул мне малышку. Я ткнулась носом в ее мягкую макушку, щекой почувствовала бьющуюся жилку. Вдохнула сладкий младенческий запах, закрыла глаза от удовольствия. Уильям обнял меня, прижал к себе.
Я замерла на мгновенье, нет ничего приятнее прикосновения мужа, тепла дочкиного тельца, над головой — крики чаек и летнее солнышко. Тропинка идет вдоль реки, мы прогуливаемся взад-вперед.
— Как сегодня королева?
— Будто ничего не случилось. Этого будем и держаться — ничего не случилось.
Он кивнул, начал задумчиво:
— Хочу кое-что спросить, ты только не обижайся.
— И что же это?
— Что с ней такое? Почему не может доносить ребенка?
— Она же родила Елизавету.
— А с тех пор?
Я искоса взглянула на мужа:
— Давай договаривай.
— Каждому бы такая мысль в голову пришла, знай он то, что я знаю.
— Ну говори уж! — В моем голосе появились резкие нотки.
— Сама знаешь.
— Нет, ты скажи.
Он мрачно хмыкнул.
— Не смотри на меня так, словно ты — твой дядюшка, у меня уже душа в пятки ушла.
Я расхохоталась, покачала головой:
— Ну вот, больше не смотрю. Что у тебя на уме? Что бы люди сказали? А то пытаешься рот раскрыть, да никак выговорить не можешь.
— Люди бы сказали, что у нее грех на душе, ведовство, сделка с дьяволом. Не сердись, дорогая, ты бы и сама так подумала. Может, ей на исповедь пойти или в паломничество — грех замолить, совесть очистить. Не знаю, почем мне знать. Я и знать не хочу. Но она, похоже, что-то ужасное совершила.
Я резко повернулась, пошла прочь. Уильям догнал меня.
— Ты сама, наверно…
— Никогда, — решительно мотнула головой. — Знать не знаю, ведать не ведаю, что она сделала, чтобы стать королевой. Не представляю, как ей своего добиться — родить мальчика. Не знаю и знать не хочу.
Мы шли в молчании, Уильям поглядывал на меня.
— Если у нее своего сына не будет, ей понадобится твой. — Он знал, я думаю о том же.
— И то правда, — горестно шепнула я и сильнее прижала малышку к себе.
Через неделю двор отправился в путешествие, а мне разрешили поехать повидаться с детьми. В суете и суматохе больших сборов я стараюсь быть поосторожней — словно в посудной лавке танцую, вдруг у королевы опять переменится настроение.
Но удача меня не оставила, я не успела ничем прогневать Анну. Мы с Уильямом махали на прощание королевскому поезду, двор отправлялся на юг — в роскошные дворцы и уютные городки Суссекса, Гемпшира, Уилтшира и Дорсета. Анна в роскошном, белом с золотом наряде, рядом Генрих — все еще красавец-король, особенно верхом на могучем жеребце. Анна на своей кобыле скачет прямо рядом с ним, как тогда — всего два, три, четыре лета тому назад, когда он ее добивался, а она пыталась ухватить золотой приз — королевскую корону.
Она все еще может заставить его слушать, может его рассмешить. Все еще скачет во главе двора словно девочка, решившая прокатиться в солнечный денек. Никто не знает, чего ей это стоит — мчаться без устали, бросать королю остроты, махать поселянам, собирающимся по обеим сторонам дороги — из любопытства, не от любви. Никому и в голову не приходит, как тяжело ей это дается.
Уильям и я машем, покуда они не скрываются вдали, потом возвращаемся во дворец забрать дочку и кормилицу. Десятки тележек и повозок с королевским добром выезжают на дорогу. Теперь наш черед, на юг, в Кент, в Гевер, к нашему лету с детьми.
Как же я ждала этой минуты, сколько о ней молилась весь год! Благодарение Богу, до Кента сплетни не доходят, так что дети не знают обо всех наших семейных передрягах. Мне разрешили послать им письмо, где сообщалось, что я вышла замуж за Уильяма и ожидаю ребенка. Им сообщили, что родилась девочка, что у них теперь есть сестричка. Оба горят нетерпением увидеть меня и маленькую сестричку, а мне не терпится обнять их.
Я вижу — они на мосту, ждут нашего появления. Мы уже в парке, Екатерина толкает Генриха, оба несутся нам навстречу, девочка высоко задирает юбку, чтобы не мешала бежать, длинноногий мальчик легко ее обгоняет. Я спрыгиваю с лошади, ловлю обоих в свои объятья. Они прижимаются ко мне. Обнимают крепко-крепко, не оторвешь.
Как же оба выросли! До чего же быстро они растут в мое отсутствие. Генрих мне уже по плечо, наверно, будет высоким, крепко сложенным, как папаша. Екатерина, еще год-другой — и девица, высокая, как брат, привлекательная. Болейновские карие глаза и лукавая улыбка. Отстранила дочку от себя. Поставила рядом — получше рассмотреть. Фигурка уже принимает женственные очертания, в глазах — ожидание взрослой жизни, надежда, доверие.
— Екатерина, становишься новой болейновской красавицей, — говорю я, и девочка, густо покраснев, снова прячется у меня в объятьях.
Уильям спешивается, обнимает Генриха, замирает почтительно перед Екатериной.
— Похоже, тебе уже пора целовать ручки.
Она смеется, крепко его обнимает:
— Я так рада, что вы поженились. Как прикажешь тебя теперь величать — отец?
— Да. — Голос твердый, словно дело давно решенное. — Зови отцом, а иногда можешь сэром.
Она только хихикает:
— А где девочка?
Я подошла к кормилице, ехавшей на муле, взяла у нее из рук младенца:
— Вот она. Твоя сестричка.
Екатерина берет ее на руки и тут же принимается ворковать над малышкой. Генрих склоняется над ними, откидывает покрывальце, смотрит на крохотное личико:
— Какая маленькая!
— Она быстро вырастет. Родилась и того меньше.
— А она часто плачет?
— Не слишком, — улыбаюсь я. — Не то что ты. Ты был настоящим плаксой.
— Правда? — До чего же хороша открытая мальчишеская улыбка.
— Чистая правда.
— Он и сейчас плакса! — Чего еще ждать от старшей сестры?
— Вовсе нет, — возражает мальчик. — Матушка и… отец, что же вы стоите? Обед уже почти готов. Мы не знали точно, когда вы приедете.
