— Как она себя чувствует?
— Хорошо. Все время в молитве, готовится к затворнической жизни. Она знает — ей уже не быть королевой. Не сомневается — больше ей не увидеть принцессу Елизавету, ее дочери не стать королевой. Суд кончился, теперь стало полегче. Там ее никто не слушал, только смотрели на нее — вот так ужасно. Сейчас она поспокойнее.
— А Георга ты не видела? — Я старалась не показать виду, но голос мой дрожит от горя.
Дочь взглянула на меня с жалостью. Темные болейновские глаза.
— Это тюрьма, матушка, я не могу расхаживать с визитами.
Я покачала головой — конечно, глупый вопрос.
— Когда я тут останавливалась раньше, Тауэр был просто одним из королевских замков. Каждый мог ходить, куда хотел. Ясно, теперь все иначе.
— Женится король на Джейн Сеймур? Она хочет знать.
— Скажи ей, похоже, что непременно. Он бывает у них дома каждый вечер. Все как в былые дни, когда он Анну обхаживал.
Екатерина кивнула — пора идти, часовой уже беспокоится.
— Передай Анне… — У меня не было сил продолжать. Слишком много хочется сказать в одной фразе. Столько лет соперничества, вынужденного единства, всегда и во всем. Они спаяли нашу любовь, заставляли нас поддерживать друг друга. Как выразить все это в одном слове, как сказать, что я ее все равно люблю и счастлива быть ее сестрой, даже если знаю, она сама обрекла себя на это, да и Георга потащила за собой? Я никогда не прощу ее за участь брата, но вместе с тем как же хорошо я ее понимаю!
— Что ей передать? — нетерпеливо переспрашивает Екатерина.
— Передай ей, что я о ней думаю. Все время. Каждый день. Как всегда.
На следующий день брат был обезглавлен, а вместе с ним и его любовник, Франциск Уэстон, и другие — Генрих Норрис, Уильям Брертон и Марк Смитон. Прямо здесь, на зеленой лужайке Тауэра, на глазах у Анны. Она смотрела, как умирают друзья, а за ними и брат. Я гуляла у реки с малышкой на руках, старалась не думать о том, что происходит. Дул легкий ветерок, над головой печально кричали чайки. В прибое болтались вынесенные на берег обрывки канатов, деревяшки, раковины и водоросли. Серая вода, запах соли в воздухе, я медленно иду, качаю малютку, пытаюсь понять, что же случилось с нами, Болейнами. Вчера мы правили целой страной, а сегодня мы — осужденные преступники.
Для казни Анны вызвали палача из Франции. Король планирует помилование в последнюю минуту, хочет, чтобы представление удалось на славу. В Тауэре, рядом с башней Бошан, опять сколачивают эшафот.
— И король ее помилует?
— Так твой отец говорит, — кивает Уильям.
— Ему нужен настоящий маскарад. — Я же знаю Генриха. — Прикажет помиловать в самую последнюю минуту, все будут так рады, что забудут о смерти этих пятерых.
Палач все задерживается во Франции. Еще день, за ним другой, а на эшафоте так никто и не появляется в ожидании королевского слова. Екатерина, как маленькое привидение, выскальзывает за ворота Тауэра.
— Сегодня приходил архиепископ Кранмер, принес бумаги, аннулирующие брак. Она все подписала. Они обещали ее помиловать, если она подпишет, отправить в монастырь.
— Благодарение Господу. — Боже, как же я боялась. — Когда ее отпустят?
— Наверно, завтра. Отправят жить во Францию.
— Ей там понравится, помяни мое слово, она в пять дней станет в монастыре настоятельницей.
Дочь слабо улыбнулась. Лиловые круги под глазами от усталости.
— Уходи отсюда сегодня. — Внезапно меня охватывает тревога. — Все уже почти кончено.
— Я приду, когда смогу, — обещает она. — Когда Анна уедет во Францию.
Я лежу ночью без сна, уставившись на полог нашей кровати. Шепчу на ухо Уильяму:
— Король сдержит слово, помилует ее в последнюю минуту?
— Конечно, — успокаивает меня муж. — Он уже получил все, что ему нужно. Ее обвинили в прелюбодеянии — значит, мертвый уродец родился не от него. Брак аннулирован, будто его вовсе не было. Все, кто сомневался в его мужских способностях, мертвы. Зачем еще ее убивать? Смысла не имеет. Он ей пообещал помилование. Она подписала все бумаги. Теперь ему остается только сдержать слово и послать ее в монастырь.
На следующий день ее привели на эшафот. Позади придворные дамы, среди них моя маленькая дочка.
Я в толпе, у самой стены. Но и отсюда мне видна изящная фигурка в черном платье, темный чепец сдвинут, густые волосы рассыпаются по плечам. Сказала что-то, мне не слышно, да и какая разница. Все это чепуха, очередное представление, вроде короля, обряженного Робин Гудом и придворных дам — поселянок в зеленом. Я жду, чтобы открылись выходящие к Темзе ворота, забили барабаны королевской барки, сверкнули весла в темной воде. Я жду появления короля, его слов, дарующих сестре помилование.
Он опять запаздывает, наверное, приказал задержать казнь, подождать, пока над рекой не пропоют трубы, возвещая прибытие монарха. Генрих всегда любил театральные появления. Теперь мы все ждем, когда развернется последнее действие этой драмы, он произнесет заготовленную речь — помилование. Анну отправят во Францию, я заберу дочь и поеду домой.
Вот она повернулась к священнику для последней молитвы. Сняла чепец, расстегнула подвеску с буквой „Б“. Я вонзаю ногти в ладони, сил нет терпеть — Анна красуется в последний раз, а король, как всегда, опаздывает. Почему бы им уже не сыграть до конца, не отпустить нас наконец по домам.
Одна из женщин, не Екатерина, выступила вперед, завязала сестре глаза, помогла ей встать на колени на эшафоте, отступила назад — теперь Анна совсем одна. Как поле ячменя на ветру, толпа у эшафота тоже преклонила колени. Только я стою прямо, гляжу поверх голов на сестру. Она на коленях в черном платье с вызывающе-красной юбкой, глаза завязаны, лицо белее мела.
Меч палача уже сверкнул на солнце, а я все еще жду королевской барки. Вот меч, подобно молнии, идет вниз, вот ее голова уже отделилась от туловища. Все, конец старинного соперничества между мной и другой Болейн.
Уильям бесцеремонно втолкнул меня в одну из ниш в стене. Бросился вперед, расталкивая тех; кто столпился вокруг помоста, где тело Анны заворачивают в белое полотно перед тем, как унести. Хватает Екатерину в объятья, будто она по-прежнему маленькая девочка, несется с ней сквозь еще не пришедшую в себя от ужаса толпу.
— Все, конец, — только и говорит он. — Пойдем уже.
Толкает нас перед собой, словно в приступе бешенства. Мы выходим из ворот Тауэра, из Сити, пробираемся сквозь толпы народа обратно к себе. Повсюду люди разговаривают о происшедшем, выкрикивают новости, у каждого свой рассказ — наконец обезглавили проклятую шлюху, убили бедняжечку королеву, избавились от честной жены, чего только не говорят об Анне, как, впрочем, всю ее жизнь.
Екатерина споткнулась, ее не держат ноги, Уильям поднял девочку на руки, понес как младенца, голова в полудреме прислоняется к его плечу. Столько дней она не спала вместе с моей сестрой, ожидая помилования, они же обещали, обещали. Шагаю, с трудом выбирая путь по булыжной мостовой, и все никак не могу поверить — он ее не помиловал. Тот, кого я так любила, прекраснейший принц христианского мира, превратился в невероятное чудовище, которое не держит данного слова. Приказал казнить жену только потому, что не может перенести — она останется жить, полная презрения к нему. Забрал у меня Георга, моего дорогого Георга. Лишил меня второй половины — моей сестры.
