— Довольно тебе этого? — робко спросила я. Он повернулся с ласковой улыбкой.
— Любовь моя, с тобой даже такая малость — огромное наслаждение, особенно после столь долгой разлуки. Когда пойдешь в церковь, на исповеди в этом не признавайся, весь грех на мне. Но ты можешь ввести в искушение и святого.
— А ее ты любишь? — спросила я настойчиво.
Раздался снисходительный, ленивый смешок.
— Почему бы и нет? Хорошенькая, как ее маменька.
Через пару минут он поднялся, оправил одежду. Улыбнулся мальчишеской, шаловливой улыбкой, которую я все еще любила, несмотря на то, что мои мысли были заняты наполовину малышкой в колыбельке, наполовину болью в грудях, распираемых молоком.
— После того, как очистишься в церкви, займешь комнаты поближе к моим, — пообещал он. — Хочу, чтобы ты все время была при мне.
Что за замечательный момент! Король Англии хочет, чтобы я была рядом с ним, постоянно.
— Родишь мне мальчишку, — решительно заявил он.
Мой отец на меня рассердился за рождение девочки, или, по крайней мере, так сказала матушка, сообщая новости из внешнего мира, теперь казавшегося таким далеким. Дядюшка тоже был разочарован, но старался виду не показывать. Я кивнула, будто меня и вправду заботило их мнение. На самом деле я была совершенно счастлива — она открыла глаза утром и посмотрела на меня так пристально, что сразу стало ясно — она меня узнает, знает — я ее мать. Ни отцу, ни дяде не полагалась входить в родильный покой, даже король не мог войти второй раз. Мы будто оставались в особом убежище, тайной комнате, где нет места мужчинам, их планам, их вероломству.
Георг пришел, нарушая, как всегда, положенные правила.
— Тут ничего слишком ужасного не происходит, правда? — всунулось в дверь хорошенькое личико брата.
— Ничего. — Я махнула ему — входи, подставила щеку для поцелуя. Он наклонился и крепко поцеловал меня в губы. — До чего же приятно, сестра, молодая мать, десяток запрещенных удовольствий — и все разом. Поцелуй меня еще разок — так, как целуешь Генриха.
— Отвяжись, — оттолкнула я брата. — Лучше посмотри на малышку.
Он уставился на младенца, спавшего у меня на руках.
— Чудные волосики. А как ты ее назовешь?
Я глянула на закрытую дверь. Я знала — Георгу можно доверять.
— Хочу назвать ее Екатериной.
— Что за странная идея!
— Почему бы и нет. Я ее придворная дама.
— Но это ребенок ее мужа.
Я хихикнула, не в силах скрывать свою радость.
— Я знаю, Георг, но я всегда перед ней преклонялась, с того дня, как стала ее придворной дамой. Я хочу ей показать — я ее уважаю, что бы ни происходило.
Его по-прежнему одолевали сомнения.
— Думаешь, она поймет? Может, наоборот, решит — это вроде насмешки.
От ужаса я инстинктивно сжала дочку еще крепче.
— Не может же королева подумать, что я беру над ней верх.
— Тогда отчего ты плачешь? — спросил Георг. — Незачем плакать, Мария. Не плачь, а то вдруг от этого молоко скиснет.
— Я не плачу. — Я старалась не обращать внимания на слезы на щеках. — Даже не собираюсь плакать.
— Перестань, остановись, Мария. Сейчас матушка придет и будет во всем винить меня — скажут, я тебя расстроил. Мне вообще не полагается тут быть. Почему бы тебе не подождать, пока ты выйдешь, сможешь сама поговорить с королевой и спросить, по душе ли ей такой комплимент. Я ничего другого не имел в виду.
— Хорошо. — У меня сразу полегчало на душе. — Тогда я смогу ей все объяснить.
— Только не плачь. Она королева и слез не любит. Спорим, ты никогда ее не видела плачущей, хоть и была при ней четыре года.
Я задумалась:
— Ты прав, за все четыре года никогда не видела ее плачущей.
— И не увидишь, — удовлетворенно сказал он. — Не такая она женщина, чтобы рассыпаться от несчастий на мелкие кусочки. Она женщина с недюжинной волей.
Следующим посетителем был мой муж Уильям Кэри. Пришел, исполненный обычного хорошего расположения духа, принес миску ранней клубники, которую приказал доставить из Гевера.
— Вкус дома, — ласково произнес он и заглянул в колыбельку.
— Спасибо.
— Мне сказали, девочка, здоровенькая и крепенькая.
— Да, — коротко ответила я, немножко обиженная показным безразличием.
— А как ты ее назовешь? Полагаю, она будет носить мое имя? Не какая-нибудь там Фицрой, чтобы все сразу знали — незаконная дочь короля.
Я прикусила язык, низко склонила голову и смиренно произнесла:
— Мне ужасно жалко, что тебе нанесено оскорбление, муж мой.
Он кивнул.
— Так как же ее будут звать?
— Она безусловно будет Кэри. Я думала — Екатерина Кэри.
— Как желаете, мадам. Мне только что пожаловали пять неплохих наделов земли в управление и рыцарское звание. Я теперь сэр Уильям, а ты — леди Кэри. Мой доход почти удвоился. Он тебе сказал?
— Нет.
— Он ко мне благоволит — дальше некуда. Если ты нам подаришь мальчишку, я, пожалуй, получу поместье в Ирландии или во Франции. А от этого недалеко и до лорда Кэри. Кто знает, как высоко приведет нас королевский бастард?
Я не отвечала. Уильям говорил нарочито спокойным тоном, но мне слышались в голосе резкие нотки. Не может же он всерьез наслаждаться ролью самого знаменитого в Англии рогоносца.
— Знаешь, мне всегда хотелось играть важную роль при дворе, — горько продолжал он. — Когда я понял, ему нравится мое общество, когда увидел — моя звезда восходит, надеялся стать чем-то вроде твоего отца, царедворцем, который видит всю картину политической жизни, играет важную роль при других дворах Европы, разрешает их споры, ведет переговоры и всегда при этом ставит интересы своей страны на первое место. Но не тут-то было, неисчислимые блага сыплются на меня за безделье, за то, что смотрю в другую сторону, пока моя жена нежится в королевской постели.
Я молчала опустив глаза. Когда подняла взгляд, увидела его улыбку, всегдашнюю полуироническую, грустную, кривую усмешку.
— Так уж получается, моя маленькая женушка, — ласково продолжал он, — не удалось нам побыть вместе. И в постели у нас ничего особенного не получалось, да и не часто мы там оказывались. Не научились мы ни нежности, ни даже страсти. Слишком мало времени было.
— Мне тоже очень жаль, — тихо сказала я.
— Жаль, что не занимались любовью почаще?
— Милорд? — Теперь меня действительно смутила неожиданная резкость тона.
— Мне очень вежливо намекнула твоя родня, что, может, вообще ничего не было, может, мне все приснились и мы с тобой никогда и не занимались любовью. Этого ты хочешь? Хочешь, чтобы я отрицал какие-либо отношения с тобой?
