По дороге из университета я заскочила в супермаркет "Харрис Титер", что напротив торгового центра "Сауспарк", и накупила любимой еды. Вернулась в пристройку около половины четвертого. Окна уже починили, рабочий как раз заканчивал шлифовать пол. В кухне все покрыто безупречно белой пылью.
Я вычистила плиту и шкафчики, приготовила шарлотку и салат из козьего сыра, съела их под повторный показ "Мерфи Браун". Мерфи – сильная женщина. Я решила быть похожей на нее.
Вечером я снова занялась распечатками с компьютерной томографии, потом посмотрела игру "Хорнетс" и подумала об уплате налогов. Решила и с ними управиться. Но не на этой неделе. В одиннадцать уснула в обнимку с копиями дневника Луи-Филиппа.
Пятница – дьявольский день. Именно тогда у меня зародилось первое ощущение приближающегося ужаса.
* * *
Жертвы из Мертри прибыли в Чарлстон рано утром. В полдесятого я, уже в перчатках и маске, стояла над ними в лаборатории. На одном столе лежали череп и образцы костей, которые Хардуэй отделил при вскрытии нижнего трупа. На втором – целый скелет. Специалисты из медицинского университета отлично потрудились. Все кости выглядели чистыми и неповрежденными.
Я начала с тела со дна ямы. Несмотря на разложение, мягких тканей осталось достаточно для полного вскрытия. Пол и раса очевидны, значит, Хардуэю нужно помочь только с определением возраста. Я отложила отчет патолога и фотографии на потом – не хотела, чтобы они повлияли на мое заключение.
Положила рентгеновские снимки на осветительный ящик. Ничего необычного. Все тридцать два зуба прорезались, корн сформировались полностью. Зубы не удаляли и не пломбире вали. Я отметила это в бланке.
Подошла к первому столу и посмотрела на череп. Отверстие в основании черепа заросло. Значит, не подросток.
Изучила концы ребер и поверхность, где тазовые кости соединялись спереди: лонное сращение. На ребрах сравнительно неглубокие выемки в месте, где хрящи присоединяли их к грудине. Волнообразные бороздки на поверхности лонного сращения, на внешней границе каждого – крошечные узелки кости.
Горловые концы ключицы срослись. На верхнем краю бедренных костей сохранились тонкие разделительные линии.
Я сверилась с моделями и гистограммами, записала свою оценку. Женщине было от двадцати до двадцати восьми лет, когда она умерла.
Хардуэй требовал полный анализ верхнего трупа. И снова я начала с рентгеновских снимков. И снова ничего особенного, кроме отлично прорезавшихся зубов.
Я уже подозревала, что и вторая жертва – женского пола, как и говорила Райану. Раскладывая кости, подметила гладкость черепа и тонкое лицевое строение. Широкий короткий таз с явно женской лонной областью подтвердил мои первоначальные догадки.
Возраст второй женщины почти тот же, что и у первой жертвы, хотя на лонном сращении бороздки чуть поглубже, узелков вовсе нет.
Значит, вторая жертва немного моложе, около двадцати лет.
Чтобы определить происхождение, вернулась к черепу. Классическое лицевое строение, особенно в носовой части: глаза широко расставлены, узкие каналы, выдающаяся нижняя граница и ость.
Я сделала замеры для статистического анализа, но уже могла сказать, что женщина – белая.
Измерила длинные кости, скормила данные компьютеру и заложила регрессивные уравнения.
Я отмечала примерный рост в бланке, когда зазвонил телефон.
– Если я останусь тут еще хотя бы на один день, придется заново учить язык, – сказал Райан, потом добавил: – Целый год.
– Садись на автобус и езжай на север.
– Я думал, все дело в тебе, но теперь вижу, что ты не виновата.
– Трудно заглушить голос предков.
– Точно.
– Узнал что-нибудь новенькое?
– Обнаружил сегодня утром громадную записку на бампере.
Я молчала.
– Иисус любит тебя. Все остальные считают ослом.
– Ты позвонил, только чтобы сказать мне это?
– Так говорилось в записке.
– Мы религиозный народ.
Я посмотрела на часы. Два пятнадцать. Я сообразила, что умираю с голоду, и потянулась за бананом и "Мун-пай", которые захватила из дома.
– Я тут наблюдал за маленькой коммуной Дома. Бесполезно. В четверг утром трое верующих загрузились в фургон и уехали. Больше ничего.
– Катрин?
– Ее не видел.
– Проверил номера?
– Да, мэм. Оба фургона зарегистрированы на Дома Оуэна на адрес в Адлер-Лайонс.
– У него есть права?
– Выданы в великолепной Южной Каролине в восемьдесят восьмом. Записей о предварительном разрешении нет. Преподобный явно пришел и просто сдал экзамен. Тогда же оплатил страховку. Наличными. Заявлений нет. Дорожных нарушений или повесток в суд нет.
– Коммунальные услуги?
Я пыталась не шуршать целлофаном.
– Телефон, электричество, вода. Оуэнс платит наличными.
– Номер социального обеспечения?
– Выдан в восемьдесят седьмом. Но здесь он не проявлял никакой активности. Ничего не оплачивал, не требовал никаких пособий.
– В восемьдесят седьмом? Где он был раньше?
– Хороший вопрос, доктор Бреннан.
– Почта?
– Наши ребята не любят переписку. Получают обычные поздравления, адресованные "получателю", счета за услуги, и все. У Оуэнса нет ящика, а может, и есть, но на другое имя. Я немного поохотился на почте, но ничего не нашел.
В дверях появился студент, я покачала головой.
– На брелоке от ключей есть отпечатки?
– Три красавчика, но ни одной зацепки. Дом Оуэнс прямо мальчик из церковного хора.
Мы погрузились в молчание.
– Там живут дети. Социальную службу проверял?
– Да, а ты соображаешь, Бреннан.
– Просто часто смотрю телевизор.
– Я заскочил в социальную службу. Примерно полтора года назад им звонила соседка, беспокоилась за детей. Миссис Эспиноза. Они прислали своего человека. Я читал отчет. Чистый дом, улыбающиеся здоровые дети, все дошкольного возраста. Специалист решила, что все в порядке, но порекомендовала повторную проверку через шесть месяцев, которую так и не провели.
– Ты говорил с соседкой?
– Умерла.
– А собственность?
– Тут такое дело.
Прошло несколько секунд.
– Ну?
– Я весь вечер в среду сидел над бумагами на собственность и налоговыми документами.
