Слева послышалось позвякивание сбруи, и я с трудом отвел глаза от зрелища битвы. Вдоль гребня горы к нам приближались четверо всадников, их предводитель ехал верхом на огромном гнедом жеребце, которого я запомнил в тот день, когда мы попали в засаду в Галате. Франки, окружавшие нас, расступились, пропуская своего главнокомандующего. Он держал копье, и у меня мелькнула мысль, что ему ничего не стоит своими руками перебить всех нас, но тут он остановил своего коня передо мной и уставился на привязанный к моему седлу труп. Несмотря на шлем, почти полностью закрывавший лицо Балдуина, невозможно было не заметить, что он смертельно побледнел.
Я развязал веревки, и тело монаха упало наземь.
— Это тот самый человек, которого ты послал убить императора и открыть городские ворота, — сказал я, не обращая внимания на эхо торопливого перевода. — Он потерпел неудачу, а значит, ты тоже проиграл.
К нам подъехал еще один всадник. Из-под его шлема выбивались пряди светлых волос, на лице застыло мрачное выражение. Он гневно заговорил с Балдуином, позабыв о соблюдении осторожности в присутствии переводчика:
— Брат, это правда? Это тот человек, про которого ты…
Он оборвал себя, осознав, что его слова могут быть услышаны и поняты, и настойчиво зашептал что-то на ухо Балдуину.
— Герцог Готфрид! — воззвал я к нему. — С самого твоего прихода сюда наш император желает только мира и союзнических отношений, ибо все христиане должны объединиться против общего врага. Многие в городе недовольны его великодушием, но он сопротивляется любым попыткам спровоцировать его. Даже сейчас, когда твоя армия штурмует стены города, он не использует против тебя всю силу своего могущества.
— Потому что он трус! — выкрикнул Балдуин, брызгая слюной. — Он прекрасно знает, что его свора евнухов и катамитов
[40]
будет раздавлена воинством франков!
— Замолчи! — рявкнул Готфрид.
Ветер захлопал большим белым флагом с кроваво-красным крестом, который держал герольд, стоящий позади герцога.
— Я не хотел этой битвы, даже когда император послал своих наемников в наш лагерь. Вот уже два дня я подчиняюсь твоим требованиям, Балдуин, но ворота города вопреки твоим обещаниям так и не открылись!
— И не откроются, — подхватил я. — Император жив, несмотря на твои козни, и разобьет тебя из-за прикрытия стен, если ты сейчас же не отступишь.
Глаза Балдуина горели ненавистью, черной, как бездна Шеола,
[41]
но его брата это не волновало.
— Я поверну свою армию назад, если император позволит мне пройти в Святую землю, — сказал Готфрид. — Только туда я и стремился. Довольно разных… проволочек.
— Он не пропустит вас, если вы не принесете клятву, — напомнил я. — Но у меня нет полномочий обсуждать это с вами. Вечером он пришлет в ваш лагерь посольство. Постарайтесь, чтобы послам никто не помешал.
Готфрид кивнул и, не сказав ни слова на прощание, повернул коня к холму, на котором находились его командиры. Копьеносцы, окружавшие нас, последовали за ним, и я видел, как несколько из них поскакали к стенам, чтобы донести до армии эту весть.
Однако Балдуин не спешил уезжать.
— Не знаю твоего имени, грек, — прошипел он, — но знаю, что у тебя нет никаких доказательств.
— То, как отреагировал твой брат на мои слова, служит вполне достаточным доказательством.
Я заметил, что Сигурд перехватил топор поудобнее, видимо опасаясь, что Балдуин поддастся желанию, явственно написанному на его лице. Но франк решил на сей раз ограничиться словами.
— Мой брат — такой же трус, как и твой император! Он только и умеет, что отступать и тянуть время.
— Значит, он умнее, чем ты.
Копье Балдуина дернулось.
— Такой же умный, как греки? — Он усмехнулся. — Да, я нашел этого жестокого монаха и обратил его безжалостность против его же собственного правителя, но неужели ты действительно полагаешь, что он в одиночку мог бы открыть для нас город? Думаешь, это я рассказал ему, когда парадный выезд императора будет проходить в пределах дальности полета стрелы? Думаешь, это я впустил его через тайные двери дворца? Неужели он смог бы занять трон после смерти императора? И неужели я повел бы свою армию на город, не будь у меня там могущественных союзников?
Заметив, что я застыл от изумления, Балдуин дико захохотал, вонзил копье в труп монаха, проткнув его насквозь, и поскакал прочь.
— Занять трон? — повторил я онемевшими губами, не в силах справиться с охватившей меня паникой. — Стало быть, враг…
— …во дворце, — закончил мою мысль варяг.
Под свист ветра в ушах мы во весь опор скакали по равнине, прижав головы к конским гривам и подобрав стремена, чтобы ничто не препятствовало движению. Варвары уже начали отходить туда, где первоначально располагался их лагерь. Потерпев неудачу, они чувствовали усталость и безразличие, и никто не цеплялся к нам, когда мы огибали их фланг, направляясь к дворцовым воротам. Я почти не замечал ничего вокруг. У меня в голове вертелось одно-единственное имя, имя человека, который затеял недоброе дело и в случае успеха мог ввергнуть империю в состояние полного хаоса. Порой мысли мои становились слишком ужасными, и я в отчаянии немилосердно пинал своего бедного коня.
— Смотри!
Ветер донес до меня голос Сигурда, и я оторвал взгляд от земли и взглянул вперед. Мы приближались к стенам — я уже видел черные опалины в тех местах, где варвары пытались поджечь их. Поле было устлано стрелами и телами, среди которых попадались катафракты в раскуроченных доспехах, но большинство мертвецов были франками.
— На ворота посмотри! — крикнул Сигурд, указывая рукой, сжатой в кулак.
Я перевел взгляд на ворота и от неожиданности едва не выпал из седла. Ворота были открыты настежь, и из них выходила большая колонна воинов — не санитары-носильщики и не гробокопатели, а полный легион «бессмертных», снаряженных для боя. Несколько человек из их сопровождения нарушили фланг и помчались к нам, но Сигурд взмахнул в воздухе варяжским топором, и они замедлили шаг, приветствуя нас громкими возгласами.
— Что происходит? — закричал я. — Император отдал приказ, чтобы вы оставались внутри стен. Варвары уже уходят, и вы, появившись такой массой, только вызовете у них сопротивление.
— Мы намерены сделать гораздо больше, — рявкнул один из них, офицер. — Император при смерти, и нам приказано разгромить варваров, пока они отступают. Наша конница скосит их как зрелую пшеницу!
— Это приказ севастократора? — спросил я, ощущая внутри себя огромную пустоту.
Теперь все пропало. Я потерпел неудачу, и император умрет, а с ним — и все надежды на мир с франками, турками и даже со своими братьями ромеями!
