— Вы британец? — спросил он Ника.
— По материнской линии.
Он подал заявку на паспорт перед отъездом в Германию, чтобы избавить себя от лишних хлопот при получении разрешения на работу. У него и в мыслях не было, что ему придется тайком ускользать из своей страны. Он пока еще не был уверен, получится ли это.
Кажется, агента все устроило. Он вернул оба паспорта.
— Счастливого пути.
XXVI
Штрасбург, 1434 г.
Штрасбург — это перекрестье дорог. Дорог с севера, с богатых рынков тканей в Брюгге и еще дальше — Лондона. Дорог с юга, из Милана, Пизы и далеких берегов Африки на другой стороне Средиземного моря. Дорог с запада, из Парижа и Шампани, продолжающихся на восток в столицы империй — Вену, Константинополь, Дамаск и славящиеся пряностями города Востока. А в нескольких милях от Штрасбурга — великая текучая дорога Рейна, излом моей жизни.
Дороги были артериями христианского мира, а Штрасбург — его сердцем. Я стоял на острове среди реки Иль, притока Рейна. Необходимость и человеческая изобретательность превратили Иль в целую сеть каналов, закольцевавших город водой и камнем. Войдя в город, ты совершал удивительное путешествие по мостам, перекинутым через рвы, огибал ворота, башни и углублялся в узкие проулки, которые вели, казалось, к очередному мосту, но ты оказывался вдруг на громадной площади. Там, где сходились все дороги, стоял собор Богоматери. Здесь я и нашел то, что искал.
Я прибыл по западной дороге. Стояло изумительное весеннее утро, после дождя, вымывшего ночью улицы, с синего неба ласково светило солнышко. В воздухе висела росистая свежесть, вернувшая цвет моим щекам. Во мне было не узнать того несчастного, который убивал себя перед печью в башне Тристана. Ожоги и пузыри у меня на руках сошли, осталась только красноречивая проплешина в бороде в том месте, где я обжег себе щеку купоросным маслом. У меня был новый плащ из неброской синей ткани и новая пара сапог, купленных мною на деньги, которые я заработал, копируя индульгенции на Рождество. Я чувствовал себя новым человеком. Незнакомые люди больше не отскакивали в сторону и не переходили на другую сторону улицы, когда я останавливался, чтобы спросить у них дорогу. И я таки нашел дом под вывеской медведя.
Я бы так или иначе нашел его. Он стоял напротив собора, на другой стороне площади, ставшей складом для камней, из которых строилась новая башня по южному фасаду собора. Я, словно по лабиринту, шел мимо громадных каменных блоков. В дальнем конце я увидел позолоченного медведя, который карабкался по металлической лозе над дверью ювелирной лавки.
Я вытащил из сумки, висевшей у меня на шее, карту и посмотрел на нее. Впрочем, этого почти и не требовалось. По прошествии четырех месяцев все мельчайшие подробности запечатлелись у меня в голове, став такой же идеальной копией, как и сама карта. Медведь в левом верхнем углу был тот же, что и на карте, хотя на карте виноградная лоза не была видна.
Я в возбуждении приблизился к лавке. Все тут было знакомо: колечки на стержнях, коробки с бусинами и кораллами, золотые пластины и чаши, сверкающие из теней за решетками шкафа. Даже человек за прилавком напомнил мне Конрада Шмидта. Чем-то он был похож и на моего отца. Он настороженно приветствовал меня, когда я подошел.
Я показал ему карту и сразу же увидел, что он ее узнал.
— Это ты сделал?
Париж
Над Гар-дю-Нор
[20]
в восемь утра висел мелкий туман, словно еще оседал пар столетней давности. В конце платформы у кафе прохаживался полицейский, поглядывая на пассажиров, прибывших ранним поездом из Брюсселя. Пассажиров в субботнее утро было не много: гуляки, еще не протрезвевшие, болельщики, еще не напившиеся, несколько одиноких бизнесменов, стайки туристов в шортах и сандалиях, с рюкзаками за плечами — для них вечно стояло лето.
Последними с поезда сошла любопытная пара: мужчина лет тридцати в джинсах и длиннополом черном плаще и молодая женщина в красной куртке с высоким воротником и в ярко-красных сапожках. Они явно путешествовали вместе, но в отношениях между ними чувствовалась какая-то неловкость, наводившая на мысль, что они мало знакомы. Разговаривали они, не глядя друг на друга; когда мужчине, обходя колонну, пришлось податься в сторону и он задел руку женщины, оба извинились. Парочка на одну ночь, решил полицейский, — двое коллег, выпившие лишнее в поездке, слишком молодые, привычки у них еще не выработалось. Мужчина, вероятно, считал себе более везучим из них двоих. Девушка была красива строгой красотой. Полицейский раздел ее глазами, прошелся взглядом по осиной, стянутой поясом талии и полной груди, потом взглянул в темные глаза, оценил растрепанные волосы и вызывающе алые губы. Мужчина же выглядел неопрятным и каким-то растерянным. Возможно, ему предстояла встреча с женой.
У Ника свело живот, когда он увидел наблюдающего за ними полицейского. Неужели его опознали? Может быть, он объявлен в розыск? Может быть, нью-йоркская полиция разослала его фотографию через Интерпол? По мере приближения к полицейскому движения его становились все более неестественными, он словно впал в ступор от психологической нагрузки. Полуповернувшись к Эмили, он сказал ей что-то невнятное, она с неловким видом кивнула.
Но разница во времени выручила его — трудно было выглядеть слишком напряженным, когда у тебя слипались глаза. Ник провел ночь, словно одеревенев в кресле, а Эмили рядом с ним прикорнула, накрывшись одеялом. Страх не давал ему уснуть над Атлантикой. Он был напуган тем, что осталось позади, и боялся того, что ждет впереди. Когда он начал задремывать, в салоне включился свет — самолет пошел на посадку в Брюсселе. Потом была сутолока в аэропорту, поездка на такси в город и первый поезд на Париж. Эта идея принадлежала Эмили. Из Брюсселя они могли попасть в любое место Европы, нигде больше не показывая своих паспортов. Хотя имелись и другие способы найти их.
Ник оглянулся и понял, что полицейский остался позади. Он слишком устал, чтобы почувствовать облегчение. Выйдя из вокзала, они десять минут стояли в очереди на такси.
— Cent soixante dix-sept rue de Rivoli, — сказала Эмили водителю.
Ник в удивлении посмотрел на нее сонными глазами.
— Я прожила здесь шесть месяцев, готовясь к защите диссертации, — объяснила она. — Трудно работать с документами, если не знаешь языка.
Это напомнило им обоим о том, как мало они знают друг друга. Эмили стискивала сумочку у себя на коленях, прижимаясь к двери. Ник смотрел из окна машины.
Дом 177 на рю де Риволи был ничем не примечательным зданием, банком, втиснутым между американским сетевым супермаркетом и обувным магазином. Когда они подъехали, охранник как раз отодвигал металлическую решетку на дверях. Они взяли кофе с круассаном в кафе на другой стороне улицы в ожидании, когда появятся другие клиенты. Погруженные в свои усталые мысли, они почти не говорили друг с другом. Ник чувствовал себя так, будто с трудом бредет к финишу кошмарного ночного марафона. Он хотел одного: забыть обо всем и заснуть.
