— Отлично, — сказал Драх.
Я держал крышку открытой, а он взял чашу с истолченным гарпиусом и с помощью ложки посыпал им поверхность варева. Каждый раз, когда порошок прикасался к жидкости, это вызывало бурление накипи и пены, а чтобы ничто не выплеснулось из котла на огонь, отчего занялся бы пламенем весь котел, жидкость нужно было быстро размешивать. Это была самая рискованная часть эксперимента, но не только из-за опасности (которая была велика), а из-за намеренно избранного Драхом метода. Каждая следующая порция гарпиуса была больше предыдущей, отчего пена все ближе подбиралась к краю, а мне приходилось мешать жидкость все энергичнее. Драху, казалось, это доставляло огромное удовольствие, как ребенку, тыкающему палкой собаку. Я же был вне себя. От зловонных паров, усталости и страха мне стало нехорошо.
Постепенно смесь стала сгущаться. Когда она приобрела консистенцию жидкой грязи и цвет мочи, мы с помощью черпаков перелили ее в стеклянные кувшины. Потом оставили все это остывать, погасили огонь и пошли к реке.
Я снял штаны и нырнул, потом развернулся, чтобы видеть, как Каспар раздевается на берегу. Масло, которое покрывало меня, смылось, и вода унесла эту вонючую пленку. Вместе с ней ушла и моя злость. Я чувствовал себя глупцом — нужно же было так разозлиться из-за его подначек.
Каспар вошел в воду и присел на мелководье. С огнем он был ужасно небрежен, а вот воды странным образом побаивался. В этой области я превосходил его и потому позволил себе несколько минут плескаться на глубине, нырять, надолго задерживая дыхание, чтобы заставить его поволноваться. Когда я открыл глаза под водой, солнечный свет, проникавший сквозь заросли камыша, напомнил мне те дни, когда я промывал золото на Рейне. Я не мог поверить, что то была моя жизнь.
Я вынырнул на поверхность и поплыл к берегу. Каспар зашел в реку лишь до того места, где вода доходила ему до бедер. Вид у него был такой недовольный, что я рассмеялся. Настроение у меня было озорное, и я получал удовольствие, вызывая его зависть.
Я обогнул его и встал в иле, брызгая водой ему на спину, соскребая сажу и масло. Кожа у него была упругая, плечи красивые и мускулистые от долгих часов работы. Когда он развернулся, я нырнул под воду, чтобы он не увидел, как восстала моя плоть.
Мы оделись и пошли к дому, взяли варево в сарай, где теперь посередине высились два деревянных стола. Там мы вычерпали жидкость на каменную плиту. К этому времени смесь остыла и превратилась в вязкую пасту. В устричной раковине рядом с плитой была небольшая горка ламповой сажи, которую мы постепенно вмешали в пасту. Я смотрел, как черные нити расползаются по пасте, а потом растворяются в ней.
Драх окунул в нее кончик пальца, затем вытер его о клочок бумаги рядом с плитой. На бумаге появился черный мазок, но, высыхая, он выцвел и стал сероватым. Мы потратили столько сил на изготовление чернил — я испытывал некоторое разочарование.
— Они должны быть темнее. Резче. Как настоящие чернила. — Я вспомнил недели, проведенные в башне Тристана в Париже, когда ловил каждый оттенок радуги. — Порошок меди чернеет, если его обжигать на достаточно горячем огне. Если бы мы примешали его к ламповой саже, то цвет, возможно, получился бы ярче. А может быть, чтобы добавить глубины, следовало взять еще и красную окись свинца.
У Драха был раздраженный вид. Он прикоснулся пальцем к моим губам, призывая меня к молчанию.
— Сгодится. И потом, у нас еще все равно нет пресса.
XXXI
Париж
— Почему он врал?
Поезд, стуча по рельсам, возвращался в Париж. Ночь опустилась на проносящиеся мимо пригороды: когда Ник выглянул из окна, то увидел лишь собственное расплывчатое отражение и отражение Эмили напротив — призраки в темноте.
Он перефразировал свой вопрос.
— Зачем ему нужно было врать? Зачем делать вид, будто он не видел ни этой карты, ни Джиллиан?
Эмили пробрала дрожь, и она поплотнее запахнула на себе куртку.
— Он так спешил пропустить карту через свою машину — знал, что совпадений не будет.
— Потому что уже анализировал ее, когда приходила Джиллиан.
— Но если он ничего не нашел…
— …то зачем ему нужно было врать?
Поезд затрясло на стрелках, мимо пронеслась станция.
— Интересно, зачем Джиллиан возила сюда эту карту?
Ник недоуменно посмотрел на Эмили.
— Чтобы проанализировать чернила.
— Вандевельд прежде работал только с печатным материалом — с книгами. Но первая книга была напечатана лишь около тысяча четыреста пятьдесят пятого года. Насколько нам известно, эти карты созданы на двадцать лет раньше. Напечатаны они глубокой печатью — краска при этом способе находится в канавках, выгравированных в форме, и вдавливается в бумагу. А текст печатался высокой печатью, когда краска наносится на выступающую поверхность литеры. Точно я не знаю, но мне думается, что они использовали разные типы красок.
— И значит, Джиллиан пошла к человеку, который мог ей помочь, но ничего не выяснила. И все это настолько тайно, что ему приходится врать?
Головная боль из-за смены часовых поясов не отпускала Ника; вот и теперь в висках застучало.
— Наверное, у него побывал кто-то еще, — спокойно сказала Эмили. — Кто-то после Джиллиан… может быть, они нашли Вандевельда. И поэтому он так испуган.
Они сошли на следующей станции. Ник увидел телефон-автомат на пустой платформе и набрал второй номер из списка Джиллиан. Руки у него дрожали, и он с трудом засунул монетки в щель. Себе он сказал, что дрожит от холода.
На другом конце провода после трех звонков ответили:
— Ательдин.
Что это такое — человек? Компания? Отель?
— Могу я поговорить с Саймоном?
Настороженная пауза.
— Это Саймон Ательдин.
Иностранец, говорит с британским акцентом, однако голос неожиданно знакомый. Ник совершил прыжок в темноту.
— Вы работаете у Стивенса Матисона? В аукционном доме?
— Да.
— Меня зовут Ник Эш. Я — друг Джиллиан Локхарт. Кажется, я с вами говорил несколько дней назад.
Еще одна пауза.
— Вы здесь — в Париже?
Номер телефона-автомата, видимо, высветился на трубке Ательдина.
— Да.
— Тогда нам нужно встретиться.
Ник и Эмили прибыли в восемь. Нику, не бывавшему в Париже, «Оберж
[22]
Николя Фламель» показался воплощением французского ресторана. Каменные колонны подпирали толстенные дубовые балки. Каменная кладка была и вокруг освинцованных окон, а высоко над огромным камином со стены на зал взирала бычья голова. Большинство столиков были заняты, и в помещении стоял ровный гул голосов. Ник вдруг почувствовал волчий голод.
