Ательдин положил нож и вилку на тарелку, сплел пальцы и посмотрел в глаза Нику, который несколько последних ложек бульона поглощал в тишине. Как только он положил ложку, появился официант и принялся убирать тарелки со стола. Может быть, он подслушивал? Он долил их бокалы с вином, хотя Ник к своему едва прикоснулся.
— А какие-нибудь книги с нею пропали?
Ательдин издал добродушный вздох.
— Сожалею, но именно такой и была наша первая мысль. Honi soit qui mal у pense,
[25]
но компании совсем не нравится, если начинает попахивать скандалом. Это плохо для бизнеса. Старик к концу, вероятно, выжил из ума. Но он вовсе не был дураком. У него имелся каталог всей коллекции. Ничего не пропало.
— И тогда вы сообщили в полицию?
— Вы же знаете Джилл. — Ательдин откинулся к спинке стула, чтобы официанту было удобнее подать главное блюдо. Кость ягнячьей ножки торчала, словно башня замка, окруженная рвом подливы и равелинами вареной картошки. — Она из таких… свободных натур. Поначалу мы решили, что она через некоторое время появится с какой-нибудь авантюрной историей — мол, убежала с цыганами или участвовала в двухсуточном кутеже с шайкой анархистов. Но конечно же, я беспокоился. Когда она не появилась и три дня спустя, я пошел в полицию. Там меня стали уверять, что это, скорее всего, какая-нибудь любовная история. Я сказал, что это маловероятно, но они смотрели на меня на этот свой французский всепонимающий манер.
— А вам не удалось обыскать ее кабинет, ее квартиру?
— Там ничего не обнаружилось, — быстро ответил Ательдин. Он отер подбородок, на который попала капелька подливы, потом поднял взгляд. — Джилл остановилась у меня. Пока не найдет какой-нибудь квартиры. Ее прислали сюда, не предупредив заранее, а искать квартиру в Париже — сумасшедшее дело.
Он сказал это, словно оправдываясь. Ник ковырял рыбу в тарелке. Голова у него вспухла, словно ее накачали новокаином.
— После вашего звонка я снова просмотрел каталог. Искал, не найдется ли чего-нибудь, связанного с Мастером игральных карт. Ничего не обнаружилось.
Он положил руки на стол и вперился в Ника выжидательным взглядом. Ник уставился в тарелку, не желая поднимать глаза.
Ательдин вздохнул.
— Слушайте, если вы серьезно настроены искать Джилл, то позвольте мне помочь вам. Вы сказали, что она упомянула в письме карты.
— Она прислала зов о помощи, — сказала Эмили. Это были ее первые слова с того момента, как они вошли в ресторан. — А в приложении сканированное изображение одной из карт. Восьмерки зверей.
— Парижская копия или дрезденская?
— Парижская, — сказал Ник. — Вы явно с ними знакомы.
— Ваш телефонный звонок меня заинтриговал. Я отправился в библиотеку и прочитал про них… даже упросил хранителя показать мне некоторые из них в Национальной библиотеке. Выдающиеся произведения. Но насколько я понимаю, это не имеет никакого отношения к тому, над чем работали мы с Джилл. Больше она ничего не сказала?
Ник отрицательно покачал головой.
Ательдин откинулся к спинке стула.
— Джилл — необыкновенная девушка. Я много бы отдал, чтобы узнать, что она в безопасности… или найти ее, если она, упаси бог, попала в какую-то беду.
XXXII
Штрасбург
— Тут слишком темно.
— Зато нас никто не увидит.
Драх соскреб паутину с одной из балок. Бедолага паук повис на нити в руке Драха, его ножки прямо в воздухе пряли нить.
Я оглядел пыльный подвал. В окне на высоте головы я увидел колеса телег, подковы и ноги проходивших мимо людей. Придется установить здесь матовое стекло, которое пропускало бы свет с улицы и в то же время защищало нас от чужих глаз. Я бы не выбрал это место для тонкой работы, но Драху оно вроде бы понравилось.
Вообще-то говоря, содержание моего дома у реки обходилось мне дороже, чем я рассчитывал, — большую часть моих поступлений от наследства. А пока основная часть процентов уже ушла на покупку составляющих для чернил, инструментов для мастерской, медных листов, угля, бумаги… Нагрузка на мой кошелек была неподъемной. А теперь еще Драх настоял на том, чтобы мы обзавелись второй мастерской для пресса, которого у нас пока не было.
— Где дубильщики дубят кожи? — спросил Драх.
— В дубильном поле за городской стеной.
— Поэтому вонь не проникает в город. Но где кожевники и седельщики изготовляют свой товар?
— Здесь, в Штрасбурге.
— Чтобы быть поближе к своим клиентам. Мы должны сделать то же самое. — Он показал налево и вверх — приблизительно в направлении, где располагался собор. — И нам отсюда до центра рукой подать. А там, где центр, там и наше с тобой богатство.
На лестнице скрипнула ступенька. Это был домовладелец — крупный человек по имени Андреас Дритцен, он вошел, пригнув голову, чтобы не удариться о балки. Его положение в обществе и телосложение были таковы, что при первой встрече люди обычно побаивались его, но позднее обнаруживали, что он превыше всего ценил хорошее мнение о себе и старался никого не обидеть. Хотя, судя по размерам и основательности его дома, он при всей своей покладистости не забывал и о выгоде.
— Вас все устраивает? — У него был нарост на горле, отчего говорил он всегда с хрипотцой.
— Идеально, — ответил Драх, прежде чем я успел сказать хоть слово. — Будто специально для нашего ремесла построено.
«Помещение слишком темное, слишком дорогое и слишком большое по площади для наших потребностей», — вот что было у меня на языке.
Таким образом мы могли добиться хотя бы некоторой скидки за аренду. Но я не мог противоречить Драху, поэтому стоял с неловким видом и помалкивал.
Дритцен уставился на нас.
— А чем, вы сказали, вы занимаетесь?
— Копированием.
Дритцен ждал, думая, что последуют разъяснения. Я взглядом приказал Драху молчать и сам ничего больше не сказал.
— Вы не должны разводить здесь огонь или делать что-то сильно пахнущее. — Дритцен помахал рукой у себя перед носом. — Предыдущие арендаторы у меня были кожевенниками. Они не просушивали толком свои кожи, и отсюда воняло, как от покойника.
На улице проходившая мимо лошадь подняла хвост и испражнилась. Один из шариков попал в сточный желоб, прокатился сквозь открытое окно и плюхнулся к нам на пол.
Мы пересекли площадь, направляясь к ювелирной мастерской Ганса Дюнне. Я посмотрел на собор, поднимающийся из лесов, словно женщина, сбрасывающая платье, и подивился. Мне эти замысловатые леса, их совершенство, при всем их скромном назначении, казались не менее прекрасными, чем сам собор. Когда я сказал об этом Каспару, он усмехнулся.
