В музее не было ни души. Ник купил входной билет и направился к экскурсоводу, светловолосой даме, которая походила на коршуна, готового спикировать на посетителей. Брошка на ее лацкане напоминала бирку на экспонате: Манхэттен, середина XX века, вероятно, еврейские корни. Ее глаза засверкали, когда она увидела приближающегося Ника.
Он вытащил картинку, которую прислала Джиллиан.
— Вы это узнаете?
Глаза экскурсовода скользнули по листочку, с которого на нее глазели четыре медведя и столько же львов.
— Не знаю. — (Ник видел ее разочарование.) — Может, вам лучше поговорить с доктором Сазерленд.
— А где мне его найти?
— Ее. Она, вероятно, в зале единорога. — Она показала помещение за открытой дверью. — Пройдите до самого конца.
Музей являл собой странное место. Джиллиан называла его химерой: он состоял из соединенных в одно целое растерзанных частей других зданий, привезенных из Старого Света. Коридор в романском стиле вел в готический зал, испанская часовня расположилась рядом с домом капитула. Ник прошел по пустой аркаде, затем через дверь двадцатого века и оказался в удлиненной, тускло освещенной комнате. Стены ее были почти не видны за семью громадными гобеленами. Перед одним из них на коленях стояла молодая женщина и, подсвечивая себе чем-то вроде маленького фонарика, разглядывала нити. Над ней стая собак и людей с копьями окружили единорога, который насадил на свой рог одну из собак. Его глаза горели отчаянием.
Под ногой Ника скрипнула половица, и женщина вздрогнула.
— Доктор Сазерленд?
Вид у нее был такой, будто она сошла с черно-белой фотографии. Черные волосы, связанные сзади черной лентой, белая блузка, застегнутая до самой шеи. Единственное, что нарушало это бесцветие, — ее туфли, красной кожи, лаковые.
— Меня зовут Ник Эш. Извините за беспокойство… — Он помедлил. — Я друг Джиллиан Локхарт. — (Недоуменное выражение.) — Она работала здесь.
— Ах да. — Извиняющаяся улыбка. — Я работаю тут всего с октября. Я ее не знаю…
Судя по произношению, она была англичанкой.
— Ну да это неважно, не исключено, что вы все равно сумеете мне помочь.
Ник развернул листок и протянул ей. Он увидел, как засветились ее темные глаза.
— Мне это прислали вчера довольно таинственным образом. Я подумал, здесь кто-нибудь сможет растолковать мне, что это такое.
Она несколько секунд смотрела на картинку, губы ее беззвучно двигались.
— Пятнадцатый век. Гравюра с медной доски немецкого художника, видимо жившего в районе Верхнего Рейна. Датируется приблизительно тысяча четыреста тридцатым годом. — Она увидела недоумение на лице Ника и рассмеялась, смутившись. — Это игральная карта.
— А не должны на ней быть черви или бубны?
— Львы и медведи — это масть. — Она завела за ухо выбившуюся прядь волос. — Вообще-то, я думаю, масть называлась «хищные животные». Ранг карты соответствует числу животных на ней.
— Вы явно неплохо разбираетесь в этих вещах.
Она, снова смущаясь, пожала плечами.
— Да не очень. История искусств — факультативный курс. Я специализировалась на животной символике. А эти карты — они просто знамениты. Это практически один из первых известных нам примеров печати с медной доски.
— И кто их сделал?
— Это нам неизвестно. Большинство поделок средневековых мастеров не подписаны, и отсутствуют документы, по которым можно было бы выяснить их происхождение. Историки называют его Мастером игральных карт.
[2]
Есть и другие гравюры, которые приписываются ему по стилистическому сходству, но игральные карты — это главное, что сохранилось.
— А есть и другие?
— В Европе уцелело несколько десятков. Главным образом в Париже, кажется. Колода очень необычная, в ней пять мастей вместо привычных нам четырех. Олени, птицы, цветы, люди… — Она постучала ногтем по распечатке. — И хищные звери.
Последовала неловкая пауза. Глядя на распечатку, она отошла к свету, проливающемуся из витражного окна высоко в стене. Окрашенные лучи сквозь стекло выплеснулись на ее белую блузку, оставив на ней подобие раны. Перед мысленным взором Ника возникла свирепая физиономия перед камерой. Его пробрала дрожь.
— Вы можете мне это оставить? — спросила она, с любопытством взглянув на него.
Он помедлил.
— Конечно.
— Посмотрю, может, удастся узнать еще что-нибудь, когда закончу работу. — Она кивнула на гобелен. — А сейчас вы уж извините…
— Да, конечно.
Ник вытащил визитку из бумажника; когда она брала карточку, ее пальцы коснулись его — длинные, белые, с алыми ногтями. Она прочла.
— Цифровые криминалистические реконструкции?
— Я собираю отдельные части в одно целое.
Он давно выдумал эту фразу и пользовался ею, когда хотел произвести на кого-то впечатление. Теперь ему это показалось глупым.
Выходя из музея, он снова увидел экскурсовода. Просвещать ей по-прежнему было некого — посетители так и не появились, и она стояла в комнате, глядя, как струйки дождя стекают в сад по рифленым плиткам кровли. Через ее плечо смотрела на это и каменная статуя какого-то святого.
— Ну, вы нашли доктора Сазерленд?
— Она здорово мне помогла. — Он не был уверен, так ли это на самом деле. — Но я хотел вас спросить кое о чем. Вы здесь давно работаете?
Она чуть подтянулась.
— Семнадцать лет.
— Вы знали Джиллиан Локхарт? Она здесь работала.
Ее веки под густыми тенями за стеклами очков сощурились. Она сделала вид, что изучает статую святого у него за спиной.
— Она что — ваша подружка?
— Да, была. Я… я потерял с нею связь. Просто подумал, может, вы знаете, куда она отправилась отсюда.
Экскурсовод развернулась к Нику, пристально посмотрела ему в глаза. Все семнадцать лет борьбы с невежеством и искоренения заблуждений отразились в ее обжигающем взгляде.
— Мы тоже потеряли с ней связь. Не хочу пересказывать сплетни, но, на мой взгляд, и черт с ней. Вы уж извините мой французский.
Ник попытался выдержать ее взгляд, но у него не получилось. Он не успел придумать ответ — его сотовый телефон пронзительным звоном разорвал монотонную тишину, усиленную стуком дождевых капель. Взгляд женщины вполне мог превратить его в камень. Покраснев как рак и уставившись в пол, он вытащил телефон из кармана и раскрыл его. Он даже толком не успел разглядеть номер звонившего на дисплее — сразу захлопнул его.
