Тут она удостоила Сюзанну собственного взгляда.
Переполненного сарказмом.
— Но не стрелки. Конечно, такие, как ты, с ума не сойдут.
— Почему ты насмехаешься надо мной? — спокойно спросила
Сюзанна.
На лице Миа отразилось недоумение, потом она насупилась.
— Разве это моя идея прийти сюда? Стоять на холоде там, где
Глаз Короля марает горизонт и даже саму луну своим грязным светом? Нет,
женщина! Она принадлежала тебе, так что нечего мне выговаривать!
Сюзанна могла бы ответить, что идея забеременеть ребенком демона
принадлежала отнюдь не ей, но понимала, что сейчас не время начинать словесную
перепалку, убеждая собеседника, или в данном случае, собеседницу, что дура
именно она, а не ты.
— Я ничего тебе не выговариваю, — возразила Сюзанна, —
только спрашиваю.
Миа нетерпеливо взмахнула рукой, как бы говоря: «Хватит
толочь воду в ступе», — и чуть повернулась, встав в пол-оборота к Сюзанне. А
потом пробормотала: «Я не пошла ни в больше-чем-дом, ни в никакой дом. Ив любом
случае я выношу моего малого, ты слышишь? Как бы ни легли карты. Выношу и
выкормлю.»
И вот тут Сюзанна поняла многое, если не все. Миа
насмехалась, потому что боялась. Пусть знала она многое, очень уж значительная
ее часть была Сюзанной.
«Я не пошла ни в больше-чем-дом, ни в никакой дом», например.
Это фраза из «Невидимки», романа Ральфа Эллисона
[40]
. Когда Миа проникла в
Сюзанну, она приобрела две субличности по цене одной. Это Миа, и никто другой,
вытащила из небытия (или из глубокой заморозки) Детту, и именно Детте особенно
нравилась эта фраза, в которой выражалось глубокое презрение и подозрительность
негров к тому, что иногда называлось «усовершенствованное послевоенное
образование для негров». Ни в больше-чем-дом, ни в никакой дом; я знаю, что я
знаю, другими словами, до меня дошли такие слухи, мне шепнули об этом на ушко,
дорогая, сорока принесла на хвосте.
— Миа, а кто второй родитель твоего ребенка? Какой демон
стал ему отцом, ты это знаешь?
Миа ухмыльнулась. И ухмылка эта очень не понравилась
Сюзанне. Слишком много в ней было от Детты. Она уже понимала, что ответ ее не
порадует.
— Да, женщина, знаю. И ты права. Это демон накачал тебя,
действительно, великий демон, ты говоришь правильно. Человеческий демон! И
по-другому просто быть не могло, ибо ты знаешь, что настоящие демоны, те, что
остались на берегам всех этих миров, которые вращаются вокруг Башни, после
того, как Прим
[41]
пошел на убыль, бесплодны. И по очень веской причине…
— Тогда как…
— Твой дин — отец моего малого, — ответила Миа. — Роланд из
Гилеада, ага, он. У Стивена Дискейна наконец-то появится внук, хотя он сам
давно сгнил в могиле и не узнает об этом.
Сюзанна таращилась на нее, напрочь забыв о холодном ветре,
дующим со скал Дискордии.
— Роланд?.. Этого не может быть! Он находился рядом со мной,
когда демон был во мне, «извлекал» Джейка из дома на Голландском холме и
физически не мог трахаться со… — она замолчала, подумав о младенце, которого
видела в «Догане». Подумав об его глазах. Этих синих глазах воина. «Нет. Нет. Я
отказываюсь в это верить».
— Тем не менее, Роланд — его отец, — настаивала Миа. — И
когда малой родится, я назову его именем, которое почерпнула из твоей памяти,
Сюзанна из Нью-Йорка, которое ты узнала, когда изучала крепостные зубцы,
внутренние дворы, подъемные мосты и навесные башни. Почему нет? Это хорошее
имя, и ему оно подойдет.
«Введение в средневековую историю» профессора Мюррея, вот о
чем она говорит".
— Я назову его Мордред, — продолжила Миа. — Расти он будет
быстро, мой дорогой мальчик, быстрее любого человека, благодаря его
демонической природе. Он вырастит сильным. Станет воплощением всех стрелков,
когда либо существовавших. А потом, как и Мордред твоего сказания
[42]
,
убьет своего отца.
И с этим Миа, ничья дочь, вскинула руки к сверкающему
звездами небу и закричала, но Сюзанна так и не смогла понять, был ли то крик
печали, ужаса или радости.
2
— Подкрепись, — предложила Миа. — Вот что у меня есть.
Из-под мексиканской шали она достала гроздь винограда и
бумажный кулек с оранжевыми ягодами физалиса, раздутыми от наполняющего их
сока, как ее живот. И откуда только, задалась вопросом Сюзанна, взялись эти
фрукты? Неужто их общее тело ходило по «Плаза-Парк» само по себе, как лунатик?
А может, в номере стояла ваза с фруктами, которую она не заметила? Или эти
фрукты — плод воображения?
Ответы не имели ровно никакого значения. Если чуть раньше ей
и хотелось есть, то бомба, взорванная Миа, начисто отбила аппетит. А
невозможность того, о чем она говорила, только подчеркивало чудовищность самой
идеи. Но из головы не выходил младенец, которого видела in utero на одном из
телевизионных экранов. Эти синие глаза.
— Нет. Этого не может быть, ты слышишь? Этого не может быть!
Холодный ветер, врывающийся в проходы между колоннами,
пронизывал до костей. Она слезла с телеги и уселась на каменный пол, спиной к
колонне галереи, рядом с Миа, слушая завывания ветра и вглядываясь в звездное
небо.
Миа набивала рот виноградом. Сок тек из одного уголка рта,
тогда как из другого она выплевывала косточки со скоростью пулемета. Она
проглотила то, что было во рту, вытерла подбородок, повернулась к Сюзанне:
— Может. Еще как может. Более того, так оно и есть. Ты все
еще рада, что пришла, Сюзанна из Нью-Йорка, или теперь жалеешь о том, что
уступила своему любопытству?
— Если я собираюсь родить ребенка, которым меня не
брюхатили, я должна знать об этом ребенке все, что только возможно. Ты это
понимаешь?
Миа поморщилась от этой нарочитой грубости, потом кивнула.
— Как угодно.
— Скажи мне, как Роланд может быть его отцом. И, если ты
хочешь, чтобы я хоть в чем-то тебе поверила, начни с того, чтобы я поверила в
этом.
Миа взяла плод физалиса, ногтями содрала кожицу, жадно
съела. Хотела снять кожицу со второго, передумала, начала катать между ладонями
(этими ставящими в тупик белыми ладонями), согревая ее. Сюзанна знала, что тем
самым кожица лопнет сама. А Миа тем временем начала.
