Вновь Роланд и Эдди переглянулись, и теперь ответил Роланд.
— Да, пожалуй, что да.
— Боже, — прошептал Джон, и от благоговейного трепета,
отразившегося на его лице, оно, несмотря на множество морщинок, стало совсем
детским. — Приходящие! И откуда же вы пришли, можете вы мне это сказать? — тут
он посмотрел на Эдди, рассмеялся, как смеются люди, признавая, что над ними
удачно пошутили. — Только не из Бруклина.
— Но я действительно из Бруклина, — ответил Эдди. Мог бы,
правда добавить, что из Бруклина другого мира, о чем уже знал наверняка. В
мире, откуда он пришел, детскую книжку, которая называлась «Чарли Чух-чух»,
написала женщина по имени Берил Эванз; в этом ее написала другая женщина,
Клаудия-и-Инесс Бахман. Берил Эванз звучало нормально и понятно,
Клаудиа-и-Инесс Бахман — фальшиво, как трехдолларовая купюра, однако Эдди все
больше склонялся к мысли, что настоящий автор именно Бахман. А почему? Да
потому что она жила в этом мире.
— Я действительно из Бруклина. Только… э… не совсем того.
Джон Каллем по-прежнему смотрел на них широко раскрытыми от
изумления глазами ребенка.
— А как насчет других парней? Тех, что поджидали вас? Они
тоже..?
— Нет, — качнул головой Роланд. — Они — нет. И больше на это
времени нет, Джон. Во всяком случае, сейчас, — он осторожно поднялся, схватился
за балку над головой, вылез из лодки, чуть скривившись от боли. Джон последовал
за ним, потом Эдди. Уже с помощью обоих мужчин. Боль в правой голени немного
утихла, но нога онемела и слушалась с неохотой.
— Сейчас идем к тебе, — распорядился Роланд. — Есть человек,
которого нам нужно найти. Если боги будут милостивы, ты, возможно, сможешь нам
в этом помочь.
«Он сможет помочь нам не только в этом», — подумал Эдди,
выходя за ними в солнечный свет, скрипя зубами от боли, которая пронзала ногу
при каждом шаге. В этот момент ему казалось, что он убил бы святого за десяток
таблеток аспирина.
КУПЛЕТ:
Сommala — loaf — leaven!
They go to hell or up to heaven!
When the guns are shot and the fire’s hot,
You got to poke em in the oven.
ОТВЕТСТВИЕ:
Commala — come — seven!
Salt and yow for leaven!
Heat em up and knock em down
And poke em in the oven.
Строфа 8
Перекидывание мячей
1
Зимой 1984-85 годов, когда пристрастие Эдди к героину
незаметно пересекло границу между Страной расслабляющих наркотиков и
Королевством действительно плохих привычек, Генри Дин встретил девушку и на
короткое время влюбился. Эдди полагал Сильвию Голдовер уродиной El Supremo
[55]
(потные подмышки и зловонное дыхание, вырывающееся из губ Мика Джаггера), но
держал язык за зубами, потому что Генри видел в ней ее красавицу, а Эдди не
хотелось расстраивать старшего брата. В ту зиму влюбленная парочка проводила
много времени, прогуливаясь по продуваемому ветрами берегу Кони — Айленда или
сидя последнем ряду одного из кинотеатров на Таймс-сквер, где они принимались
обниматься и целоваться, как только заканчивался попкорн и большой пакет
арахиса.
Эдди философски относился к появлению в жизни Генри нового
человека; если Генри нисколько не беспокоило зловонное дыхание Сильвии
Голдовер, и он мог сосаться с ней, переплетаясь языками, флаг ему в руки.
Большую часть этих трех серых месяцев Эдди провел в семейной квартире Динов, в
одиночестве и обдолбанный. Он не возражал, наоборот, ему нравилось. Генри, если
появлялся, немедленно включал телевизор и постоянно изводил Эдди насмешками
из-за аудиокассет с фэнтези («О, наш Эдди опять слушает сказочки об эльфах,
людоедах-великаках и таких очаровательных лилипутиках!») Всегда называл
великанов великаками. Генри считал, что все это выдуманное дерьмо сплошным
обманом. Эдди иногда пытался заикнуться, что большего обмана, чем сериалы,
которые показывали днем по ти-ви, просто быть не может, но Генри не желал этого
слушать. Генри мог со всеми подробностями рассказать тебе о злобных близнецах
из «Центральной больницы»
[56]
и не менее злобной мачехе из «Путеводного
света»
[57]
.
Во многих аспектах великая любовь Генри Дина (закончилась
она, когда Сильвия Голдовер украла девяносто баксов из бумажника Генри, оставив
на их месте записку: «Извини, Генри», — и сбежала неизвестно куда со своим
прежним бойфрендом) только радовала Эдди. Никто не мешал ему сидеть на диване в
гостиной, слушая аудиокассеты Джона Гилгуда, читающего трилогию Толкиена, а
потом, уколовшись, отправляться в леса Мирвуда и копи Мории с Фродо и Сэмом.
Он любил хоббитов, думал, что смог бы счастливо провести
остаток жизни в Хоббитоне, где самым страшным наркотиком считался табак, а
старшие братья не получали удовольствие, целыми днями насмехаясь над младшими,
и маленький, окруженный лесом домик Джона Каллема вернул его в те дни и на
удивление живо напомнил ту мрачноватую историю. Потому что в коттедже у него
возникло ощущение: а ведь тут могли жить и хоббиты. Аккуратная, миниатюрная
мебель в гостиной, диван и два кресла, с белыми накидками на подлокотниках и
верхней части спинки, где к ней прикасается затылок. Черно-белая фотография в
золотой рамке, похоже, родителей Каллема, на одной стене, и дедушек и бабушек —
на другой. Так же в рамке благодарственная грамота «Добровольной пожарной
команды Ист-Стонэма». Длиннохвостый попугай в клетке, радостно щебечущий, кошка
на каминной доске. Когда они вошли, она подняла голову, с мгновение изучала
незнакомцев сузившимися глазами, потом вроде бы вновь заснула. Около
кресла-качалки на высокой подставке стояла пепельница, в которой лежали две
трубки, одна из стержня кукурузного початка, вторая из древесины корня верескового
дерева. Старой радиоле «Эмерсон»
[58]
, с линейной шкалой радиочастот и
большим диском настройки, место в гостиной нашлось, а вот телевизора не было. В
комнате приятно пахло табаком и ароматической смесью сухих цветочных лепестков.
Фантастическая чистота свидетельствовала (хватало одного взгляда, чтобы это
понять) о том, что хозяин коттеджа неженат. Так что гостиная Джона Каллема
являла собой скромную оду прелестям холостяцкой жизни.
— Как твоя нога? — спросил Джон. — Кровь, похоже, течь перестала,
но при ходьбе ты сильно прихрамываешь.
