Похоже, у нее возникло несколько возражений хозяйственного характера.
— Хорошо, хорошо, хорошо! — повторил пастор по-французски. — Моя жена содрогается при мысли, что ей придется угощать чем Бог послал столь известного человека, а я отвечаю ей, что мы вас накормим письмами пастора Бемрода.
— А кто это такой — пастор Бемрод?
— Вы не догадываетесь?
— Нет.
— Это герой вашего будущего романа, характер, замешанный на доброжелательности, гордыне и простодушии, нечто среднее между Стерном и Голдсмитом, между «Векфильдским священником» и «Сентиментальным путешествием».
— Так это шедевр?
— Ей-Богу!..
— Вперед за шедевром! Я его беру.
— Правда, это шедевр в письмах.
— О, какой вопль вырвется у моего издателя!
— Почему?
— Почему? Он в этом ничего не смыслит, но тем не менее вопить будет.
— Но, в конце концов, есть же этому объяснение.
— Дело в том, что у нас существует предубеждение против романов в письмах… Говорят, они скучны.
— А, да, я понимаю: из-за «Клариссы Гарлоу» и «Новой Элоизы»… Вы опрокинете эти предрассудки, опубликовав роман в занимательных письмах: вы ведь сочиняли вещи более трудные!
— Ну уж!..
— К тому же, когда вы прочтете письма, это ничуть не обяжет вас публиковать их.
— Таким образом, я сохраняю за собой мою свободную волю?
— Само собой разумеется… Мне ли судить, что скучно, а что занимательно, мне, сельскому пастору?
— О, в этом отношении я доверюсь скорее вам, нежели некоторым критикам из числа моих друзей или недругов!
— Тогда отправимся в путь, поскольку жена моя словно на горячих углях при мысли, что мы опоздаем на станцию, пропустим этот поезд и она лишится двух часов, нужных ей для того, чтобы приготовить гостю обед.
Я достал мои часы.
— Так когда же отправляется поезд?
— Без четверти час.
— А уже двадцать минут первого.
— И нам предстоит пройти две мили вмести с детьми.
— У меня есть карета и лошади, способные мчаться, как ветер… Собирайте вашу стаю (дети в это время рвали цветы); я велю запрягать, и мы отправляемся.
— Но вы почти не видели Ньюстедское аббатство.
— Что ж, вы расскажете мне о том, чего я не успел осмотреть.
— Согласитесь, пастор Бемрод не выходит у вас из головы.
— О, так оно и есть!
— Что же, велите запрягать… Джордж! Ада!
Дети, затерявшиеся на лужайке, встали, и их головы показались над высокими травами.
Я побежал к карете.
Кучер заканчивал запрягать, когда молодое и прекрасное семейство появилось у мрачных ворот Ньюстедского аббатства.
Мы сели в карету, через четверть часа уже были на станции, а еще через час вышли в Чидле.
Здесь мой соотечественник протянул руку и, указывая мне на колокольню, вокруг которой, примерно в двух милях от нас, сгрудилось множество домов, утопающих в зелени, произнес:
— А вот и Ашборн.
IV. ПИСЬМА ПАСТОРА БЕМРОДА
Нет ни малейшей необходимости описывать читателям деревню Ашборн (они с ней знакомы) и пасторский дом (они его посещали).
Деревня, правда, увеличилась на два десятка домов, но пасторский дом сохранил свой былой облик; только фрески пастора Бемрода — эти изысканные алтари Гименею, эти нежные голубки, целующиеся на колчане и скрещенным с ним луком — исчезли под бумажными обоями жемчужно-серого цвета с темно-серыми разводами.
Обеденная зала осталась такой же, кабинет — таким же, и его окна по-прежнему выходят в тот же садик, где распевают конечно не те же самые соловьи, но потомки той птицы, которая во времена доброй г-жи Снарт пела там так мелодично, что г-н Бемрод принял ее за душу последней из умерших дочерей своей хозяйки.
Однако, что вполне понятно, когда я вошел в пасторский дом, о преданиях которого я совершенно ничего не знал, все это не могло меня взволновать.
Но что я отметил, так это атмосферу опрятности и довольства, которой веет уже на пороге дома, где живут молодые хозяева: это чувствовалось и в радости собаки, встретившей отца, мать и детей громким лаем и вилянием хвоста, и в доброжелательной улыбке, игравшей на губах молоденькой служанки — горничной и кухарки одновременно.
Сразу же по возвращении домой вся семья занялась домашним хозяйством: жена пошла на кухню, служанка побежала на птичий двор, дети завладели садом, а муж отправился за письмами, предварительно устроив меня в милой небольшой комнате на втором этаже, окно которой выходило на дорогу.
Минут через десять он вернулся с полусотней писем в одной руке и рукописью — в другой.
— Держите, — сказал он, протянув мне все эти бумаги, — вот ваш готовый роман.
— Благодарю вас, мой хозяин… Знаете, поговаривают, что так они и приходят ко мне. Но я опасаюсь…
— Чего?
— Что перевод потребует от меня больше усилий, нежели само сочинение романа, и что, дойдя до третьего письма, я покину пастора Бемрода и возвращусь к капитану Полю, к д'Арманталю или какому-нибудь д'Артаньяну.
— Я предусмотрел это, — с улыбкой отозвался мой хозяин.
Я взглянул на него:
— Вы предусмотрительны?
— Да, я всегда думал о том, что вы или кто-нибудь из ваших собратьев по перу — Бальзак, Сю или Жорж Санд — приедет в Ньюстедское аббатство, я узнаю о его появлении и предложу ему подарок, который сейчас предлагаю вам.
— И, будьте откровенны, кому из четырех вы предпочли бы сделать этот подарок?
— Жорж Санд. Эта вещь в жанре ее восхитительных пасторалей.
— Да, но что касается меня, то, не правда ли, легко будет догадаться, что это снова какой-то случай дал в мои руки эту рукопись?
— Это тем более вероятно, что роман в письмах вовсе не в вашей манере.
— Что ж делать? Я постараюсь опередить критику; я расскажу о нашей встрече во всех подробностях, точно так же как рассказал о найденной мною в Библиотеке знаменитой рукописи графа де Ла Фера, откуда были позаимствованы «Мушкетеры»; я расскажу… я расскажу всю правду; и тем хуже для тех, кто мне не поверит!
— Однако в свое оправдание вы сможете сказать, что перевели письма с оригинала. За вами останется совсем небольшая заслуга — сделанный перевод.
— Перевод — это как раз то, что мне трудно дается.
— Перевод уже сделан.
