Дабы оживить прекрасный цветок и сообщить ему не только облик, но и аромат женщины, доктор рассчитывал прибегнуть к могуществу взгляда.
Все древние почитали взгляд сильнейшим средством физиологического воздействия одного существа на другое; описывая Юпитера, великого владыку миров, которому достаточно нахмурить бровь, cuncta supercilio moventis
[3]
, чтобы весь Олимп бросился исполнять его приказания, Гораций лишь вторит древним преданиям Востока.
Вера в могущество взгляда (могущество, в котором может убедиться всякий человек, когда-либо отдававший приказания животным) была настолько широко распространена среди еврейского народа, что Иисус Христос не раз настаивал на различии между добрым и дурным глазом: «Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно»
[4]
.
У доктора глаз был безусловно добрый, ибо доктор принадлежал к числу тех редких людей, чье призвание — творить добро себе подобным.
Он любил. Благодетельный в самом высоком смысле этого слова, он созидал и исцелял, надеясь, подобно Господу, слиться со своими творениями.
Обводя взором все те предметы, которые окружали Еву, он надеялся сообщить ей через них всю свою волю, вступить через их посредство в сношение с ее девичьей душой, остававшейся для него прекрасной незнакомкой. Помыслы его были чисты, как те небеса, которые призывал в свидетели своей невинности Ипполит; он вожделел не тела Евы, но ее души.
Воздух, которым дышала Ева, был полон Жаком; частичка его воли незримо присутствовала во всех предметах, к которым она прикасалась, ибо доктор не обошел своим вниманием ни мебель, стоявшую в ее комнате, ни деревья, росшие в саду, ни цветы, украшавшие этот сад, где самым прекрасным цветком была сама Ева, ни безделушки, разбросанные на ее туалетном столике, ни блюда, утолявшие ее голод. Случалось, она хотела пить, и тогда, подавая ей стакан воды, доктор заряжал эту воду своим дыханием, словно предлагая девушке вместе с питьем свою душу. Доктор животворил весь окружающий мир, как бы принося его в жертву тому трогательному божеству, которому он посвятил свою жизнь и в чьем счастье видел залог своего собственного счастья.
Отлучаясь из дому — а Жак Мере подчас нарочно покидал свою воспитанницу на день-два, чтобы удостовериться в своем могуществе, — отлучаясь, Жак наказывал природе, по его воле становившейся сводней, сообщать Еве те чувства, какие он желал ей внушить. Зеленая трава, на которой девушка отдыхала, ручей, откуда Сципион пил воду и где она впервые увидела свое отражение, остролист, впитывавший электрическую силу кончиками листьев, — все они объяснялись Еве в любви; доктор растворял свои чувства в дуновении ветра и шепоте листвы, в пении птиц и всхлипах родника; все звуки сада в один голос нашептывали Еве то слово, которого еще не узнало ее сердце.
Однажды, подойдя к кусту шиповника, усыпанному розовыми цветами, Ева почувствовала, что цветок, притаившийся в самой глубине куста, неведомо отчего притягивает к себе ее руку, как бы прося, чтобы его сорвали.
Девушка протянула руку, сорвала цветок и машинально поднесла к губам.
Однако не успела она вдохнуть его нежный аромат, как ее стал охватывать сладкий сон, и образ Жака Мере, каким он предстал ей у яблони в тот самый день, когда она впервые покраснела, тенью промелькнул в ее дремлющем сознании.
И в цветке шиповника, сорванном Евой, и в его запахе таилась воля Жака Мере.
Мы уже видели, что доктор придавал большое значение символам проявления воли, доставшимся нам в наследство от древних магов. Среди физиков издавна шли толки о волшебном жезле, которому приписывалась способность двигаться самостоятельно в руках избранных ясновидцев, указывая тем самым на присутствие под землей родников, металлов и даже трупов. Жезл двигался далеко не всегда, ибо движение его зависело от нервической природы того, кто его держал. Единственное более или менее удовлетворительное объяснение колебанию жезла дала так называемая оккультная физика, видевшая причины колебаний орешникового прута, которые позволяют отыскивать под землей чистые ключи, несметные сокровища и даже следы страшных преступлений, в воздействии на этот прут невидимых частиц, истекающих из определенных тел.
Жак Мере решил прибегнуть к волшебному жезлу для того, чтобы отыскать в сердце своей воспитанницы скрытый источник целомудренной любви.
В те времена вера в чудодейственные возможности волшебного жезла была столь сильна, что многие философы с его помощью находили естественное объяснение всем древним преданиям и мифам. В золотой ветви, указавшей Энею дорогу в преисподнюю, философы эти видели лишь поэтическое иносказание: точно так же, считали они, человечество, постигнув законы, управляющие истечением невидимых частиц, отыщет дорогу к тайникам мироздания.
Жезл Моисея, иссекший из скалы струю воды, внезапно расцветший жезл Иеффая, чародейный жезл волшебницы Цирцеи, с помощью которого та обратила спутников Одиссея в свиней, — все эти примеры вдохновляли Калиостро, Месмеров и Сен-Жерменов XVIII столетия на поиски неизведанного. Впрочем, Жак Мере, куда более великодушный, чем Цирцея, предпочитал обращать не людей в свиней, а свиней в людей.
Отправившись вместе со Сципионом в ближайший лес, доктор срезал там ветку орешника, сообщил ей свою волю, которую надлежало передать Еве, и приказал Сципиону отнести ветку хозяйке, сам же возвратился в Аржантон другой дорогой и вошел в сад через калитку, выходившую в поле, ключ от которой был у него одного.
Мы уже упоминали, что в саду этом, просторном, словно парк, Жак Мере очертил невидимый круг, за пределы которого Еве было запрещено выходить.
У девушки, всегда покорной и бездеятельной, ни разу не возникло ни малейшего желания нарушить запрет.
В дальнем углу сада приютился заросший мхом грот; там в маленьком прозрачном водоеме брал начало родник, что выбивался из-под земли у подножия пригорка, на котором росла яблоня.
Доктор называл этот уголок гротом Грез.
В самом деле, именно здесь, вдали от людей, в полной тишине, забыв о повседневных заботах, грезил он о вещах неизведанных, которые считаются неосуществимыми до тех пор, пока кто-либо не воплотит их в жизнь.
Он часто приходил сюда еще прежде, чем узнал Еву, и стал приходить, пожалуй, еще чаще с тех пор, как узнал ее.
Свет проникал внутрь грота через отверстие, обращенное к водоему, а вход, заросший плющом и вьюнком, был едва заметен, так что посторонний человек ни за что не нашел бы сюда дорогу.
Взяв прут, принесенный ей Сципионом, Ева вначале не ощутила в себе ровно никакой перемены. Однако уже через несколько мгновений все ее существо пронзила та смутная тревога, та потребность в движении и свежем воздухе, которые заставляют нас в плохую погоду отворять окно, а в хорошую — выходить из дома.
