Все дело в том, что в большинстве случаев совесть человека есть не что иное, как плод воспитания; воспитанный как дворянин, сеньор де Шазле хорошо знал, в чем заключается его долг по отношению к вышестоящим, что же до нижестоящих, то здесь воспитание молчало.
А деревенский врач в глазах сеньора де Шазле был существом настолько ничтожным, что совесть маркиза, подвигнувшая его на смерть во имя политического принципа, не смогла остеречь его от попрания принципа нравственного.
Не только короли, но и дворяне находили опору в божественном праве; подобно тому как король был уверен, что с соизволения Небес он вправе повелевать дворянами, так и дворяне были уверены, что с соизволения тех же Небес они вправе повелевать теми, кого они именуют народом.
— Простите, лейтенант, — спросил доктор, очнувшись от размышлений, плодом которых явилось это сравнение дворян с королем, — но вы, кажется, упоминали какие-то три письма, приложенные к делу господина де Шазле?
— Совершенно верно, вот они, — отвечал молодой офицер.
— Не сочтете ли вы нескромностью, если я попрошу у вас позволения познакомиться с их содержанием?
— Нисколько; мне приказано предоставить вам бумаги, а если пожелаете, вы даже можете снять с них копии.
— Вы сказали, что написаны эти письма рукою мадемуазель де Шазле, бывшей канониссы монастыря августинок в Бурже?
— Да, если угодно, я буду передавать их вам в порядке написания.
Жак Мере утвердительно кивнул. Первое письмо было от 16 августа; вот что в нем говорилось:
«Любимый и глубокочтимый брат!
Я возвратилась в Бурж с бесценным сокровищем, которое Вы мне вверили. Впрочем, по сей день я могу оценить это сокровище лишь с физической
стороны, что же до стороны моральной, то здесь я умолкаю: я увезла от Вас существо прекрасное, но бездеятельное и безвольное, не откликающееся на имя Элен и подающее слабые признаки жизни лишь при слове «Ева».
Когда она слышит это имя, глаза ее на мгновение вспыхивают, она устремляет взор на человека, произнесшего это имя, но, убедившись, что перед нею не тот, кого она ищет, тотчас вновь закрывает глаза и впадает в забытье.
Поэтому я прошу у Вас позволения звать ее Евой, ибо это единственное имя, на которое она откликается.
В письме, которое я получила от Вас нынче утром, Вы сообщаете, что решились покинуть Францию, дабы вступить в иностранную службу, и спрашиваете мнение бедной монахини об этом великом решении.
Мнение мое таково: человек, носящий имя Шазле, человек, чьи предки принимали участие в двух крестовых походах, человек, в чьем гербе — серебряный крест в окружении золотых лилий на лазоревом поле, — такой человек не должен одобрять, пусть даже своим молчаливым присутствием, те беззакония, что творятся в нашем отечестве.
Итак, ступайте, а когда сочтете возможным вызвать нас к себе, напишите нам: все Ваши приказания будут исполнены в точности.
Послушная Вам и любящая Вас
сестра Розалия, в миру Мари де Шазле».
Уже одно это письмо открыло Жаку сведения чрезвычайной важности. Он знал теперь, как глубоко потрясла Еву разлука с ним. Любовь жестока в своем эгоизме. Страдания Евы проливали бальзам на измученную душу Жака.
Молодой офицер передал ему второе письмо.
Оно гласило:
«Любимый и глубокочтимый брат!
С превеликим счастьем узнала я, что Вы благополучно прибыли в Верден, где, по крайней мере, Вам ничто не угрожает. Я горжусь той почетной встречей, какую устроил Вам Его Величество король Прусский, и от всей души одобряю Ваше намерение вступить волонтером в корпус принца де Линя; он дворянин старинного рода, настоящий принц Священной империи; судя по Вашему описанию, это, должно быть, внук Клода Ламораля II и сын Шарля Жозефа, одного из отважнейших и остроумнейших людей в мире. Человеку из рода Шазле не зазорно служить под началом человека из рода Ламоралей.
Элен чувствует себя немного лучше, хотя по-прежнему не желает отзываться на это имя, кажется вовсе ей неизвестное. Вообще с того дня, как я привезла ее из замка Шазле, с уст ее не слетело ни единого слова. Пищу она начала принимать лишь с недавних пор; теперь она съедает в день несколько ложек овощного супа — вместе с одним-двумя стаканами сладкого питья это поддерживает ее силы. Вчера я посадила ее у окна, выходящего не во двор, а в сад. Увидев зелень и текущий по саду ручеек, она слабо вскрикнула, приподнялась и вновь рухнула в кресло, твердя безутешным тоном: «Нет! Нет! Нет!» Не знаю, что она хотела этим сказать, но как бы там ни было, все оке она заговорила.
Поскольку молчание ее и расслабленность кажутся мне плодами упрямства и непослушания, вчера вечером, после того как Жанна уложила ее в постель, я прильнула к проделанному в стене отверстию и стала наблюдать за поведением Вашей дочери: позавчера в это же время из ее комнаты донесся некий непонятный шум, и мне хотелось выяснить, в чем тут дело.
Элен поднялась, опираясь о мебель, добрела до распятия, висящего между двумя окнами, и опустилась перед ним на колени; не знаю, вслух она молилась или про себя — мне ничего не было слышно, — но в такой позе она провела немало времени.
По-видимому, тот человек, в чьем доме она, на свое несчастье, прожила так много лет, был не вовсе лишен христианских чувств, иначе бедная девочка не стала бы искать опоры в Боге.
Вот и все, что я могу Вам поведать. Надеюсь, что это письмо, которое я шлю в Верден, с тем чтобы его переслали по новому адресу, если оно Вас там не застанет, рано или поздно попадет в Ваши руки.
Преданная Вам сестра Розалия, в миру Мари де Шазле».
Жак Мере нетерпеливо протянул руку за третьим письмом. Вот что в нем говорилось:
«Любимый и глубокочтимый брат!
Судя по тому, что Вы пишете мне о победе прусских войск подле Большого луга и отступлении французской армии, не нам придется ехать к Вам в Германию, но, напротив, Вам через несколько дней суждено оказаться в Париже.
К несчастью, Вы уже не сможете предотвратить те богомерзкие злодеяния, что там свершились, но сумеете, по крайней мере, отомстить за них.
Наш бедный король с семейством томится, как Вы знаете, в тюрьме Тампль. Кругом идут разговоры о том, чтобы предать Божьего помазанника суду, однако Господь этого не допустит: он поможет Вам мгновенно перенестись в столицу, дабы предупредить это ужаснейшее, отвратительнейшее из преступлений.
Нет ничего удивительного в том, что тот человек, которого Вы опознали при вспышке пистолетного выстрела, воюет на стороне республиканцев. Вы ведь знаете, что он был избран членом Конвента, а недавно я прочла в газете, что он отправлен в Восточную армию к Дюмурье с каким-то поручением.
Элен попыталась отправить письмо по почте; простодушная девочка попросила об этой услуге Жанну: ей и в голову не пришло, что служанка может передать письмо мне.
