— Какая подлость! — воскликнул Жак. — Впрочем, я это предвидел. Надеясь хоть немного успокоить г-жу Дантон-младшую, не проронившую ни слова и остававшуюся недвижимой, он сказал ей:
— Я приведу к вам священника, который не станет вас проклинать.
Он вышел на улицу, сел в ожидавший его фиакр, помчался в Конвент и привез оттуда к умирающей епископа из Блуа, досточтимого Грегуара.
Тот вошел в комнату г-жи Дантон с улыбкой на устах и благословением в сердце.
— Я задам вам, сударыня, один-единственный вопрос, — сказал он.
Бедная женщина открыла глаза, полные слез, и увидев на своем госте облачение епископа, прошептала:
— Какой вопрос, ваше высокопреосвященство?
— Любите ли вы своего мужа?
— Я его обожаю.
— Стало быть, — сказал священник, — испытанные вами страдания искупили все ваши прегрешения. Я отпускаю вас с миром.
Затем он сел рядом с больной и заговорил с нею о Господе, о его бесконечной доброте; он сумел затронуть самые чувствительные струны женского сердца и, убедившись, что несчастная тревожится не за себя, а за мужа, объяснил ей, что Господь в своей неизреченной мудрости сотворяет людей, призванных приближать грядущее, и, возложив на этих революционных титанов ужасную миссию, судит их с беспредельным милосердием.
До прихода епископа Грегуара больная плакала и противилась мысли о смерти. После его ухода она преисполнилась надежды на ту силу, что утешает нас во всех бедствиях.
Теперь Жаку оставалось лишь облегчать физические страдания умирающей, которой предстоял страшный переход в вечность.
Назавтра ей сделалось еще хуже. От водянки у нее распухли не только ноги, но и все тело. Временами она полностью теряла зрение; речь ее делалась все более замедленной и невнятной. В сознание умирающая приходила совсем ненадолго.
Так протекло 4 марта.
Пятого марта началась агония. Порой несчастная открывала глаза и устремляла их на портрет мужа, который различала смутно, как в тумане. Она силилась произнести имя мужа — Жорж, но с губ ее срывались лишь еле слышные стоны.
Наконец, 6 марта, около шести часов вечера, она впала в беспамятство; к полуночи ее начали сотрясать конвульсии, она отчетливо проговорила: «Прощайте!» — и испустила дух.
Жак Мере подошел к стенным часам и остановил их: они показывали двенадцать часов тридцать семь минут.
Именно в этот час г-жа Дантон явилась во сне своему супругу.
Жак Мере в точности исполнил все указания Дантона; он омыл умершую концентрированным раствором сулемы, положил ее в дубовый гроб, снабженный замком, и запер его. После отпевания и мессы, которую отслужил епископ Грегуар, тело благородной г-жи Дантон было помещено во временный склеп Монпарнасского кладбища.
Тот, кто проводил г-жу Дантон в последний путь, не мог предвидеть, что в стране, которую он стремился освободить от власти короля и суеверий, в царствование сына Филиппа Эгалите архиепископ г-н де Келен откажет его телу в отпевании и оно ляжет в могилу без молитв и священника, при мстительном одобрении двадцати тысяч сограждан.
XLVI. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДАНТОНА
В отсутствие Дантона страшная опасность нависла над Жирондой.
Мы уже объяснили — по возможности кратко, — в чем крылись причины непопулярности этой партии.
Жирондисты, в противоположность тому, что о них говорили, не стали роялистами, но роялисты — во всяком случае, на словах — сделались жирондистами.
Известно, что вначале жирондисты были любимцами народа, благодарного им за перемены в судьбе Франции, свершившиеся 20 июня и 10 августа.
Со своей стороны якобинцы решились на крайности, которые — быть может, справедливо, а быть может, и ошибочно — почитали необходимыми для Революции.
Они устроили сентябрьскую резню.
Жирондисты не сомневались в том, что события 2 и 3 сентября — страшные преступления; они потребовали наказать виновных.
Как мы уже упоминали, они публично бросили обвинение Робеспьеру. Чьими же устами? Устами Ролана, воплощавшего честность? Устами Кондорсе, воплощавшего ученость? Устами Бриссо, воплощавшего порядочность? Устами Верньо, воплощавшего красноречие? — Нет, устами Луве, сочинившего «Фобласа» и, следовательно, воплощавшего, по всеобщему убеждению, одно лишь легкомыслие.
Робеспьер, отвечая Луве, дважды солгал, сказав, во-первых, что никогда не имел отношения к наблюдательному комитету, созданному Коммуной, а во-вторых, что перестал посещать заседания Коммуны еще до начала сентябрьской резни.
Исход заседания оказался для Робеспьера выгодным, популярность же Жиронды омрачило первое облачко.
Тем временем настала пора избрать нового мэра Парижа. Между Люилье, бывшим сапожником с улицы Моконсей, и жирондистским кандидатом Шамбоном развернулась жестокая трехдневная борьба; с большим трудом Шамбону удалось взять верх.
То был мрачный и тревожный сигнал: жирондисты теряли авторитет, власть ускользала от них и переходила к якобинцам.
Якобинцы и монтаньяры считали казнь короля неизбежной и все как один высказались за немедленное и безусловное предание его смерти.
Жирондисты, напротив, имели неосторожность писать к королю уже после того, как он лишился трона, когда же настал день голосования, высказывались все вразброд: одни за немедленную казнь, другие — за отсрочку приговора, третьи — за предоставление королю права его обжаловать.
Итак, жирондисты не сумели выступить единым фронтом и тем дали монтаньярам и якобинцам повод для постоянных упреков в политической слабости.
Дантон, как мы уже сказали, сделал шаг навстречу Жиронде. Жиронда, однако, от сближения с Дантоном устранилась.
Гюаде назвал его «сентябристом».
Дантон в ответ лишь грустно покачал головой.
— Гюаде, — сказал он, — ты не прав, ты не умеешь прощать, не умеешь приносить свои чувства в жертву отечеству, не умеешь уступать — все это тебя погубит!
И Дантон махнул на Жиронду рукой.
Некогда жирондисты сформировали правительство, в которое вошли самые одаренные члены их партии: Ролан, Ларивьер и Серван.
Правительство это не сумело удержаться на плаву.
Был у жирондистов и свой полководец — Дюмурье.
Однако его, выигравшего два сражения, спасшего Францию при Вальми и при Жемапе, обвинили в том, что он отстоял родину лишь для того, чтобы вверить ее герцогу Шартрскому. Поездка Дюмурье в Париж и несколько его опрометчивых высказываний сообщили достоверность этим слухам, которые жирондисты не осмеливались опровергнуть.
Впрочем, Дюмурье был человек удачливый, а потому незаменимый.
