Пять дней никто не представлял, что происходит со Специ и где он. Его таинственный арест причинил мучительное беспокойство всем его друзьям и родным. Власти отказывались выдавать какую бы то ни было информацию о нем, о состоянии его здоровья или об условиях содержания. Специ просто канул в черную пасть тюрьмы Капание.
Глава 52
Я в Америке вспоминал слова Никколо, что Италии будет стыдно перед миром. Я твердо решил позаботиться о том, чтобы его слова сбылись. Я надеялся вызвать в Америке такую шумиху, которая пристыдила бы итальянское правительство и заставила бы его восстановить правосудие. Я обзвонил все известные мне организации, занимавшиеся вопросами свободы печати. Я писал апелляции и объявления в сети. Они заканчивались словами: "Я прошу всех вас, пожалуйста, ради любви к истине и свободе слова, придите на помощь Специ. Такого не должно было случиться в стране, которую я полюбил, которая дала миру Ренессанс". В этом воззвании упоминались имена, адреса и электронные адреса премьер министра Италии Сильвио Берлускони, министра внутренних дел и министра юстиции. Воззвание подхватили и перепечатали на многих веб-сайтах, перевели на итальянский и японский, обсуждали во множестве блогов. Бостонский филиал ПЕН-клуба организовал эффективную кампанию по распространению писем. Мой друг, писатель Дэвид Моррелл (создатель Рэмбо), обратился с письмом протеста к итальянскому правительству, и так же поступили многие другие известные писатели, принадлежавшие к международной организации авторов триллеров — организации, у истоков которой я когда-то стоял. Многие из этих авторов были популярны в Италии, и их имена значили немало. Я получил заказ от "Атлантик монсли" написать статью о деле Монстра и об аресте Специ.
Тяжелее всего была неизвестность. Исчезновение Специ создало пустоту, заполнявшуюся мрачными предположениями и жуткими слухами. Специ оказался в руках у государственного обвинителя Перуджи, человека, обладавшего большой властью, и главного инспектора Джуттари, которого газеты прозвали "il super policiotto" ("суперполицейским") за откровенное пренебрежение законом. Все эти пять дней молчания я просыпался, думая о Специ, сидящем в тюрьме, и не знал, что с ним сейчас проделывают, и это сводило меня с ума. Мы все были на грани нервного срыва. Я опасался, что они сломают Специ — понятно было, что именно к этому они стремились.
Каждое утро я проводил в своей хижине в лесу Мэна, обзванивая всех, кого мог вспомнить, дрожа от ярости и бессилия и ожидая ответных телефонных звонков и действий тех организаций, с которыми я связывался.
Главный редактор "Нью-Йоркера" связал меня с Энн Купер, исполнительным директором Комитета по защите журналистов — организации, базирующейся в Нью-Йорке. Эта организация лучше других осознавала необходимость срочных действий. Они немедленно предприняли независимое расследование дела Специ в Италии, которым распоряжалась Нина Огнянова, координатор программы в Европе. Опрашивали журналистов, полицейских, судей и коллег Специ.
В первые дни после ареста Специ большая часть крупных ежедневных газет в Италии — прежде всего в Тоскане и Умбрии и особенно родная газета Марио "Ла Нацьоне" — воздерживались от полного освещения истории. Они сообщили об аресте Специ и о выдвинутых против него обвинениях, но подавали это как простую криминальную новость. Вопрос о свободе печати не поднимался. Никто не протестовал. Несколько журналистов высказались по поводу формулировки обвинения против Специ, который "создает помехи официальному следствию посредством прессы". В самой "Ла Нацьоне", как мы позже узнали, множество коллег Специ сражались с газетным начальством, возмущаясь таким трусливым освещением событий.
Беседуя со своими итальянскими друзьями и журналистами, я с удивлением обнаружил, что многие полагали, будто часть обвинений вполне может оказаться правомерной. Возможно, некоторые из моих итальянских коллег протестовали — в конце концов я не так уж хорошо знал Италию, а с итальянскими журналистами такие вещи происходили достаточно часто. Мое возмущение представлялось им наивным и немножко дерзким. Возмущаться — значит быть серьезным, искренним, то есть простаком. Многие итальянцы охотно принимали позу усталых от мира циников, которые во всем видят две стороны и слишком умны, чтобы принять за чистую монету уверения в моей и Специ невиновности.
— Ах, — сказал граф Никколо в одном из наших многочисленных разговоров. — Ну конечно, вы со Специ не с добром ездили на ту виллу. Это главное правило диетрологии. Только наивный поверит, будто вы, два журналиста, отправились на виллу просто посмотреть. Полиция не арестовала бы Специ без причин. Видите ли, Дуглас, итальянец всегда должен выглядеть "furbo". В английском нет эквивалента этого чудесного слова. Оно означает человека хитрого и пронырливого, который знает, откуда ветер дует, который сумеет одурачить вас, но никогда не позволит одурачить себя. Каждый итальянец охотно верит худшему о других, чтобы в конечном счете не выглядеть слишком доверчивым. Больше всего они стремятся выглядеть "furbo".
Я, как американец, с беспокойством воспринимал атмосферу страха и запуганности, которую порождала в Италии эта тема. Настоящей свободы печати в Италии не существует, тем более что каждый чиновник может предъявить журналисту обвинение в "diffamazione amezo stampa", диффамации посредством печати. Запуганность прессы особенно ярко проявлялась в отказе нашего издательства "Эр-си-эс либри", входящего в одну из самых больших издательских корпораций в мире, выступить в поддержку Специ. В самом деле, наш редактор искусно избегал общения с прессой, и поймать ее удалось только репортеру из "Бостон глоб".
— Журналист Специ и главный следователь полиции ненавидят друг друга, — сказала она репортеру. — Почему, я не знаю. Если они, Престон и Специ, думают, что обнаружили что-то полезное для полиции и правосудия, им следует сообщить об этом, не оскорбляя полицию и судий.
Тем временем из тюрьмы Капание под Перуджей не было никаких известий о судьбе Специ.
Глава 53
Двенадцатого апреля пятидневное молчание было нарушено, и Специ наконец позволили встретиться с адвокатами. В этот день его дело должна была пересмотреть следственный судья Марина де Робертис. Цель этой процедуры — составить предписание о представлении арестованного в суд, а в данном случае — определить, оправданы ли арест и заключение Специ.
В этот день перед судом Специ в первый раз принесли смену белья, вручили брусок мыла и дали возможность побриться и принять ванну. Государственный обвинитель Джулиано Миньини представил перед судьей де Робертис развернутую аргументацию, чтобы доказать, какую опасность для общества представляет Специ.
"Этот журналист, — писал Миньини в своем заключении, — обвиняется в том, что препятствовал расследованию дела Флорентийского Монстра и является инициатором настоящей кампании по дезинформации, подобной той, какую могла бы организовать враждебная секретная служба". Операция по дезинформации, объяснял Миньини, являлась попыткой отвлечь следствие от группы заметных лиц, являвшихся вдохновителями убийств, совершенных Флорентийским Монстром. Среди этих заметных лиц был и Нардуччи, который нанял Паччани и его "друзей по пикникам" и подстрекал их убивать молодых любовников с целью завладеть их органами. Специ со своими преступными сообщниками разработали стратегию: ограничить круг виновных в преступлениях Флорентийского Монстра Паччани и его "друзьями по пикникам". Когда эта стратегия дала сбой и следствие начало подбираться к истине — после того как открылась новая причина смерти Нардуччи, Специ отчаянно пытался перенаправить следствие обратно к сардинскому следу, потому что "в этом случае не существовало даже минимальной опасности, что следствие сможет коснуться мира заметных и обладающих властью людей".
