Первый глоток несказанно его изумил: он мгновение просто
лежал, привалившись к камню, в широко распахнутых спокойных глазах отражался
свет звезд, и если б случилось кому пройти мимо, он бы принял Роланда за труп.
А потом он принялся жадно пить, держа стакан обеими руками, почти не чувствуя
гнилой ноющей боли в обрубках пальцев — так поглотило его новое ощущение.
Сладко! Боги вышние, сладко! Какая сладость! Какая…
Маленький кусочек льда из питья попал не в то горло. Стрелок
закашлялся, похлопал себя по груди и выкашлял льдинку. Теперь в голове у него
поселилась новая боль: серебристая боль, возникающая, когда пьешь что-то
слишком холодное слишком быстро.
Он лежал неподвижно, тихо, но сердце билось в груди, точно
двигатель, вышедший из-под контроля. Свежая энергия влилась в его тело так
быстро, что, казалось, сейчас оно взорвется. Роланд оторвал от рубахи еще
полоску — скоро она превратится в лохмотья, свисающие с воротника — и положил
ее на колено. Когда он допьет, он замотает лед в тряпку и приложит его к
раненой руке. Он делал все это не думая, мысли его блуждали в иных сферах.
Сладко!— снова и снова выкрикивал он про себя, пытаясь
постичь смысл, таящийся в этом, или убедить себя, что смысл в этом есть, точно
так же, как Эдди пытался себя убедить в том, что другой существует, что это не
какой-нибудь спазм сознания, когда ты обманываешь сам себя.— Сладко! Сладко!
Сладко!
В этом темном питье сахару было даже больше, чем в кофе
Мартена, которое этот великий чревоугодник, скрывавшийся за суровой внешностью
аскета, пил по утрам и в периоды мрачных депрессий.
Сахар… белый… порошок…
Взгляд стрелка невольно обратился к мешочкам с зельем, едва
заметным под травой, которой он их укрыл, и Роланд даже подумал, уж не одно ли
и то же это вещество: то, которое в мешочках, и то, которое у него в питье.
Когда Эдди был здесь на берегу, когда они были двумя людьми, он прекрасно
понимал стрелка, и Роланд подозревал, что если он сможет переместиться в мир
Эдди физически, в своем теле (а он знал инстинктивно, что это возможно… хотя
если дверь захлопнется, когда он будет там, он останется там навсегда, как и
Эдди останется здесь навсегда, если они поменяются ролями), он тоже будет понимать
его язык. Пребывая в сознании Эдди, он узнал, что в основе своей языки этих
двух миров похожи. Похожи, но все-таки это разные языки. У них, например,
«состряпать» означает «принести чего-нибудь поесть». Значит… не исключено, что
то снадобье, которое Эдди называет кокаин, в мире стрелка называется сахар?
Но подумав как следует, он решил, что — нет. Эдди купил это
питье открыто, зная, что за ним наблюдают люди, которые служат жрецам Таможни.
Потом Роланд вспомнил, что тот заплатил за питье относительно недорого. Даже
меньше, чем за бутеры с мясом. Нет, сахар — не кокаин. Только Роланд не мог
понять, зачем нужен этот кокаин или любое другое запретное зелье в мире, где
такое сильное средство, как сахар, настолько доступно и дешево.
Он опять поглядел на мясные бутеры, ощутил первый приступ
голода… и осознал с изумлением и смущенною благодарностью, что чувствует себя
лучше.
Почему? Из-за питья? Или из-за сахара в питье?
Отчасти — да, но вряд ли только поэтому. Когда ты устал,
сахар может на какое-то время восстановить силы; это он знал еще с детства. Но
утолить боль или унять лихорадочный жар в твоем теле, когда заражение
превратило его в раскаленную топку… нет, сахаром здесь не поможешь! Но именно
это с ним и произошло. И все еще происходит.
Дрожь прекратилась. Пот на лбу высыхал. Рыболовные крючки,
дравшие ему горло, как будто исчезли. Факт невероятный, но все-таки
неоспоримый. Это не воображение, не стремление выдать желаемое за
действительное (кстати сказать, стрелок никогда не был способен на такие
вольности — для него это было немыслимо, и он даже не знал, что такое бывает).
Пальцы руки и ноги, которых не было, по-прежнему исходили болью, но даже и эта
боль стала не столь пронзительной.
Роланд запрокинул голову, закрыл глаза и вознес
благодарственную молитву к Богу.
К Богу и Эдди Дину.
Не совершай ошибки, Роланд, не давай себе привязаться к
нему,— поднялся голос из самых глубин сознания: не нервный, чуть-чуть истеричный
голос человека в черном и не грубый — Корта. А голос отца, или так стрелку
показалось.— Ты же знаешь: все, что он делает для тебя, он делает ради
собственных интересов. И эти люди — хоть они и инквизиторы — частично или даже
полностью правы в своих подозрениях. Он — сосуд слабый, и задержали его не по
ложной причине. В нем есть сталь, я этого не отрицаю. Но в нем есть и слабость.
Он как Хакс, повар. Хакс отравлял людей неохотно… но от этого крики людей, у
который горели внутренности, не становились тише. И есть еще причина
остерегаться…
Но Роланду не нужен был голос, чтобы знать эту другую
причину. Он видел ее в глазах Джейка, когда мальчик начал уже понимать, какова
цель стрелка.
Не совершай ошибки, не давай себе привязаться к нему.
Совет хороший. Не стоит питать добрых чувств к тем, кому ты
неизбежно сделаешь плохо, иначе тебе будет плохо тоже.
Помни о долге своем, Роланд.
— Я никогда о нем не забываю, — прохрипел он, обращаясь к
звездам, безжалостно льющим свой свет на землю, и волнам, набегающим на песок,
и омарообразным чудищам, выкрикивающим свои идиотские вопросы. — Этим долгом я
проклят. А если уж проклят, зачем отступать?
Он принялся за бутеры, которые Эдди назвал «собаками».
Роланда не слишком-то привлекала идея есть мясо собаки, и
вкус у него по сравнению с танцующей рыбой был как у подметки, но после такого
изумительного питья, стоит ли привередничать? Нет, не стоит. К тому же, он
слишком уже далеко зашел, чтобы переживать о таких мелочах.
Он съел все до последней крошки и вернулся туда, где сейчас
находился Эдди: в какой-то волшебной карете, летящей по дороге, залитой
металлом, запруженной такими же странными экипажами… дюжины, если не сотни… и
все до единого — без лошадей.
7
Фургончик из пиццерии подъехал. Эдди стоял, приготовившись.
Роланд внутри приготовился тоже.
Просто еще одна версия сна Дианы,— подумал Роланд.— Что там
в ларце? Золотой кубок или ядовитая змея? И как только она повернула ключ и
взялась рукою за крышку, мама зовет ее: «Просыпайся, Диана! Пора завтракать!»
О'кей, мысленно отозвался Эдди. Ну и что же там будет? Дева
прекрасная или тигр?
Из пассажирского окошка фургончика выглянул человек с
бледным прыщеватым лицом и большими зубами.
— Привет, Кол, — выдавил Эдди без особого энтузиазма. Рядом
с Колом Винсентом, за рулем, восседал старина Двойной Уродец, так Генри за
глаза называл Джека Андолини.
