Эдди, который только что засыпал, поднимает голову:
— Чего ты ржешь?
Стрелок трясет искалеченною рукою и качает головой. Потому
что он понимает, что был неправ. Корт не стал бы сносить Эдди голову за эту
убогую кривенькую волокушку. Роланд думает даже, что Корт бы его похвалил —
причем хвалил он так редко, что мальчик, с которым подобное происходило, даже
не знал, что ответить: он лишь хлопал глазами и открывал рот, как рыба, только
что вытащенная из воды.
Каркасом для волокушки служили две тополиные ветви, примерно
одинаковой длины и ширины. Скорее всего, бурелом, — предположил стрелок. Каркас
поддерживали ветки поменьше, которые Эдди закрепил посредством всего, что
имелось в наличии: ремнями патронташа, клейкой лентой, которой он прикрепил к
телу мешочки с бес-порошком, даже сыромятным шнурком от шляпы стрелка и
шнурками своих кроссовок. Поверх веток он положил одеяло Роланда.
Корт не стал бы дубасить Эдди, потому что, несмотря на свою
слабость, Эдди, по крайней мере, не плюхнулся на задницу и не принялся
оплакивать злую судьбу. Он [решил] сделать хотя бы что-то. Он попытался.
И Корт наверняка похвалил бы Эдди, в своей обычной манере —
едва ли не грубо, потому что какой бы дикой ни выглядела эта штука, она
сработала. И тому доказательство — долгие следы, протянувшиеся до самого
берега, где они сходились в перспективе в единую точку.
— Ты их видишь? — спрашивает Эдди. Солнце спускается за
горизонт, расплескивая по воде оранжевую дорожку, и стрелок соображает, что на
этот раз он был в отключке часов шесть, если не больше. Он окреп и сам это
чувствует. Он садится и смотрит на воду. Ни берег, ни пейзаж, простирающийся до
западного склона гор особенно не изменились, разве что только в деталях:
например, комочек перьев, шевелящихся на ветру — мертвая птица ярдах в двадцати
слева и в тридцати ярдах от кромки воды. Но, помимо таких мелочей, они как
будто и не сдвигались с места.
— Нет, — говорит стрелок. И чуть погодя: — Да. Вон там один.
Он показывает. Эдди всматривается и кивает. Солнце
спускается ниже, и оранжевая дорожка на море постепенно окрашивается в цвет
крови, первые омарообразные чудища выходят из волн и расползаются по
каменистому берегу.
Двое неуклюже несутся наперегонки к дохлой чайке. Победитель
набрасывается на нее, перерезает клешней пополам и начинает запихивать в пасть
гниющие останки.
— Дид-а-чик?— вопрошает он.
—Дуд-а-чум?— отзывается второй. —Дод-а…
БА-БАХ!
Револьвер Роланда обрывает расспросы второго чудовища. Эдди
спускается к нему и поднимает за хвост, не сводя настороженного взгляда с его
собрата. Тот, однако, не доставляет ему никаких проблем: он занят чайкой. Эдди
приносит добычу. Чудище еще корчится, воздевая и опуская свои клешни, но вскоре
оно замирает. В последний раз выгибается хвост, а потом просто падает — не
опускается. Вяло повисают клешни.
— Кушать сейчас будет подано, масса, — говорит Эдди. —
Выбирайте: филе из ползучего гада клешнистого или филе из клешнистого гада
ползучего. Что вам больше понравится, масса.
— Я тебя не понимаю, — отвечает стрелок.
— Все ты понимаешь, у тебя просто нет чувства юмора. Куда
оно делось?
— Отстрелили, наверное, где-нибудь на войне.
Эдди улыбается:
— Сегодня ты вроде уже оживаешь, Роланд.
— Мне тоже так кажется.
— Ну, тогда, может, ты завтра сумеешь немного пройтись.
Сказать по правде, дружище, я уже заколебался тебя тащить.
— Я постараюсь.
— Да уж, пожалуйста, постарайся.
— Ты тоже сегодня выглядишь получше. — На последних двух словах
голос Роланда ломается, как у мальчишки. Если я сейчас не замолчу, еще думает
он, я скоро совсем не смогу говорить.
— Сдается мне, я буду жить, — Эдди безо всякого выражения
глядит на Роланда. — Ты ведь даже не знаешь, как близко я подходил к этой черте
пару раз. Однажды я взял один из твоих револьверов и на полном серьезе приложил
его к голове. Взвел курок, подержал так немного, а потом отложил. Осторожненько
освободил курок и засунул обратно тебе в кобуру. А ночью меня скрутило. Спазмы,
судороги… По-моему, на вторую ночь, хотя не уверен. — Он качает головой и
добавляет фразу, которую стрелок понимает и в то же время не понимает: — Теперь
Мичиган для меня — как сон.
Хотя голос его опять падает до хриплого шепота, и сам он
знает, что ему нельзя разговаривать, Роланд задает вопрос, потому что ему нужно
знать:
— Почему ты не нажал на курок?
— Ну, видишь ли, это теперь — мои единственные штаны, —
отвечает Эдди. — А в последнюю секунду я вдруг подумал, что если сейчас я нажму
на курок, а это окажется очередная пустышка, я уже больше в жизни не наберусь
смелости повторить этот опыт… а если ты наложил в штаны, нужно немедленно их
постирать, иначе будешь вонять до конца дней своих. Это Генри мне так говорил.
Он научился этому во Вьетнаме. А поскольку как раз была ночь, и Омар Лестер
пошел на прогулку, не говоря уж о всех его родственниках и приятелях…
Но стрелок уже хохочет, хохочет от души, хотя с губ его
срывается только трескучий хрип. Эдди сам улыбается и говорит:
— Кажется, в той войне твое чувство юмора отстрелили только
по локоть.
Он встает, чтобы сходить к холмам за дровами.
— Погоди, — шепчет Роланд, и Эдди ждет. — И все-таки,
почему?
— Потому, наверное, что я тебе нужен. Если бы я себя кокнул,
ты бы пропал без меня. Ты бы точно коньки откинул. Потом, когда ты
действительно встанешь на ноги, я, может, попробую еще раз. — Он смотрит по
сторонам и глубоко вздыхает. — Может быть, где-нибудь в твоем мире есть Дисней-Ленд
или Кони-Айленд, но то, что я вижу сейчас, меня не особенно вдохновляет.
Он делает шаг, но медлит и оглядывается на Роланда. Лицо его
мрачно и хмуро, но уже без болезненной бледности. Его больше уже не трясет,
разве что иногда.
— Иногда ты меня абсолютно не понимаешь, да?
— Да, — шепчет стрелок. — Иногда — нет.
— Тогда я тебе разъясню. Есть люди, которым нужно быть
нужными другим людям. Ты меня не понимаешь, потому что ты — не такой человек.
Сначала ты мною воспользуешься, а потом выбросишь, как ненужный бумажный пакет,
к тому все и идет. Ну и пошел ты подальше, дружище. Ты — натура достаточно
тонкая, чтобы тебе из-за этого было больно, и все же — достаточно крепкая,
чтобы идти напролом и использовать тех, кто рядом, если так будет нужно. Не
из-за того, что ты такой мерзавец. Ты просто не сможешь иначе. Если я буду
валяться тут на берегу и вопить о помощи, ты просто перешагнешь через меня,
если я вдруг окажусь между тобой и твоей чертовой Башней. Я ведь правильно
излагаю?
