Стрелок молчит и только смотрит на Эдди.
— Но не все люди такие. Есть люди, которым нужно, чтобы они
были нужны другим. Как в той песне Барбары Стрейзанд. Банально, быть может, но
верно. Просто еще один способ зависнуть на кайфе.
Эдди пристально смотрит на Роланда.
— Но, уж если на то пошло, ты у нас чистенький, правда?
Роланд молча глядит на Эдди.
— Если не считать Башни. — Эдди издает короткий смешок. — Ты
наркоман, Роланд. Твой наркотик — Башня.
— Какая это была война? — шепчет Роланд.
— Что?
— На какой войне тебе отстрелили твое чувство благородства и
чести?
Эдди вздрагивает, как будто Роланд влепил ему пощечину.
— Пойду принесу воды, — говорит он сухо. — Ты присматривай
за этими клешнистыми и ползучими. Сегодня мы отошли далеко, но я так до сих пор
и не понял, разговаривают они друг с другом или нет.
Он отворачивается, но Роланд еще успевает увидеть последние
отблески алого солнца, отразившиеся на его мокрых щеках.
Роланд смотрит на берег. Роланд наблюдает. Омароподобные
чудища ползают и вопрошают, вопрошают и ползают, но все как будто бесцельно:
они разумны, но не настолько, чтобы передавать информацию своим собратьям.
Иной раз Бог карает исподтишка, не в открытую, думает он. Не
часто, но иногда так бывает.
Эдди приносит дрова.
— Ну? — говорил он. — И что ты думаешь?
— У нас все в порядке, — хрипит стрелок, и Эдди что-то ему
отвечает, но стрелок устал, и ложится на спину, и смотрит на первые звезды, что
пробиваются сквозь фиолетовую завесу ночного неба, и
перетасовка
за последующие три дня стрелок потихонечку выздоравливал.
Красные полосы, расползавшиеся вверх по рукам, сперва поползли обратно, потом
поблекли, потом исчезли. Назавтра он попробовал идти сам, хотя Эдди иногда
приходилось тащить его. А уже на второй день его вообще не нужно было волочить:
каждый час или два они делали небольшой привал, чтобы ноги его отдохнули.
Именно во время этих коротких передышек и по вечерам, перед сном, когда ужин
был съеден, а костер еще не догорел, стрелок услышал историю Генри и Эдди.
Поначалу он все удивлялся, почему между братьями такие сложные отношения, но
когда Эдди начал рассказывать, постоянно запинаясь и срываясь на гнев пополам с
обидой, который обычно проистекает из затаенной глубокой боли, Роланду хотелось
его перебить и сказать:Не волнуйся так, Эдди. Я все понимаю.
Но он не стал, потому что Эдди бы это не помогло. Он говорил
не для того, чтобы хотя бы словами воскресить мертвого брата. Он говорил для
того, чтобы похоронить Генри с миром и чтобы напомнить себе, что хотя Генри
мертв, он, Эдди, еще жив.
Поэтому стрелок слушал молча.
Суть очень проста: Эдди был убежден, что он не дает Генри
жить. А Генри был убежден, что он не дает жить Эдди. Генри дошел до этого сам
или, быть может, из-за частых нотаций, которые мама читала Эдди и суть которых
сводилась к тому, что она с Генри жертвует для него очень многим, чтобы Эдди
было безопасно в этих каменных джунглях, чтобы Эдди был счастлив, насколько
вообще человек может быть счастлив в этих каменных джунглях, чтобы Эдди не кончил
так же, как его бедняжка сестричка, Эдди, конечно, ее почти и не помнит. Она
была такой славной, хорошенькой, Боже, прими ее душу. Она сейчас в раю, в
окружении ангелочков, там ей замечательно, но маме не хочется, чтобы Эдди
сейчас оказался у ангелочков, чтобы его сбил какой-нибудь пьяный водитель, как
его сестричку, или чтобы его прирезал какой-нибудь чокнутый наркоман, за
какие-то жалкие двадцать пять центов выпустил ему кишки, и они растекались бы
по асфальту, а поскольку она уверена, что и сам Эдди тоже не хочет попасть к
ангелочкам, то ему лучше слушаться старшего брата и не забывать, что ради любви
к нему Генри жертвует многим.
Эдди признался Роланду, что мама даже и не подозревала о
многом, что они вместе с Генри творили: как они воровали комиксы из
кондитерской на Ринкон-авеню или как курили у стены фабрики на Кеухос-стрит.
Однажды они увидели «шевроле» с ключами внутри, и хотя Генри
едва ли знал, как водить машину — ему тогда было шестнадцать, а Эдди восемь, —
он втащил брата в автомобиль и сказал, что они поедут в Нью-Йорк Сити. Эдди
перепугался и разревелся, Генри тоже испугался, разозлился на Эдди и стал
кричать на него, чтобы он заткнулся, чтобы не был таким гребаным сосунком, что
у него есть десять баксов, и у Эдди тоже есть доллара три-четыре, что они могут
смотреть кино хоть целый день, а потом на подземке приедут домой, мама даже не
успеет накрыть к ужину стол и хватиться их. Но Эдди продолжал реветь, а у моста
Квинсборо на боковой улице они заметили полицейскую машину, и хотя Эдди был
абсолютно уверен, что коп даже не посмотрел в их сторону, он ответил «Да»,
когда Генри спросил его вдруг охрипшим голосом, засек ли их легавый. Генри весь
побледнел и, выскочив из машины, понесся так, что едва не сбил пожарный кран.
Он пробежал уже с квартал, а Эдди, тоже запаниковав, еще никак не мог
справиться с незнакомою дверной ручкой. Генри остановился, вернулся и вытащил
Эдди из машины. А еще влепил две оплеухи. Обратно в Бруклин они шли пешком —
вернее, не шли, а крались. Добрались они уже к вечеру, а когда мама спросила,
почему они оба такие потные, запыхавшиеся и измотанные, Генри ответил, что весь
день учил Эдди играть в баскетбол на площадке в соседнем квартале, а потом
заявились какие-то большие парни, и они убежали. Мама поцеловала Генри, улыбнулась
Эдди и спросила, разве у него не самый лучший на свете старший брат? Эдди с ней
согласился охотно и искренне. Он и сам так думал.
— В тот день он был перепуган не меньше меня, — сказал Эдди
Роланду, когда они сидели, глядя на отблески заходящего солнца, пляшущие на
поверхности воды, где скоро будет отражаться только свет звезд. —
Действительно, перепуган, потому что он думал, что тот коп видел нас, а я знал,
что — нет. Он поэтому и побежал. Но потом вернулся. Это самое главное. Он
вернулся.
Роланд молчал.
— Ведь ты понимаешь? — Эдди пристально и вопросительно
поглядел на Роланда.
— Я понимаю.
— Он перетрусил, но он вернулся. И всегда возвращался.
Роланд подумал, что было бы лучше для Эдди, а в перспективе,
быть может, лучше для них обоих, если бы Генри тогда не вернулся… тогда или в
любой другой раз. Но такие, как Генри, всегда возвращаются, потому что такие,
как Генри, знают, как использовать человеческое доверие. Это — единственное,
чем такие, как Генри, умеют пользоваться. Сначала они обращают доверие в
необходимость, потом — необходимость в наркотик, а когда это случается, они —
как там Эдди это назвал? — загоняют. Да. Загоняют наркотики. Загоняют доверие.
