Стрелок ощутил нечто вроде стыда, но лишь повторил:
— Пока что на прежней жизни ты можешь поставить крест.
— Да? — спросил Эдди. — У меня есть для тебя кое-какие
новости, Роланд. Я, кажется, знаю, что будет с твоим настоящим телом, когда ты
войдешь туда и к ней внутрь. Я уже это видел, так что я знаю. Мне не нужны твои
револьверы. Я просто тебя ухвачу за то самое место, дружище, где растут
короткие волосики. Ты можешь даже повернуть ее голову, как ты мою поворачивал,
и посмотреть, что я буду делать с твоим бренным телом, пока ты витаешь там в
виде своей этой долбанной ка. Я подожду до ночи и оттащу тебя к воде. А ты
можешь полюбоваться, как эти омары тебя доедают. Но ты, наверное, будешь
слишком спешить, чтобы сполна насладиться этим приятственным зрелищем.
Эдди на мгновение умолк. В наступившей тишине скрежещущий
шелест волн и глухое завывание ветра казались слишком громкими.
— Или я просто возьму твой нож и перережу тебе горло.
— И навсегда закроешь эту дверь?
— Ты же сам говоришь, что на свой прежней жизни я могу
поставить большой жирный крест. И ты имеешь в виду не только один героин. Ты
имеешь в виду: Нью-Йорк, Америку, мое время, — все. Если дело обстоит так, то я
хочу крест поставить и на этом тоже. Обстановочка дохлая, да и компашка
вонючая. Бывают такие моменты, Роланд, что по сравнению с тобой даже Джимми
Сваггард со своими телепроповедями кажется абсолютно нормальным.
— Впереди ждут великие чудеса, — сказал Роланд. — И
замечательные приключения. Даже более того: в поиске этом тебе дается шанс
восстановить свое доброе имя. И еще кое-что. Ты сам можешь стать стрелком. В
конце концов, может быть, я и не буду последним. В тебе это заложено, Эдди. Я
вижу. Я чувствую.
Эдди расхохотался, хотя по щекам его уже текли слезы.
— Замечательно. Просто чудненько! Только этого мне не
хватало! Вот мой брат Генри. Он уже был стрелком. В одном месте. Вьетнам
называется. Так ему было там здорово. Тебе бы стоило на него посмотреть,
Роланд, когда он оттуда вернулся. Он даже не мог доползти до гребанного туалета
без посторонней помощи. Если рядом никого не было, он просто сидел на диване,
смотрел по телику борьбу и делал себе в штаны. Это здорово — быть стрелком. Это
круто. Я вижу. Брат мой кончил наркоманом, а у тебя крыша съехала.
— Вероятно, твой брат имел самое смутное представление о
чести.
— Может быть. Мы там у себя не всегда ясно себе
представляли, что к чему. Это было для нас просто слово. Так обращались к судье
— Ваша честь, — если случалось влипнуть на том, что снимаешь какой-нибудь
обтекатель с какого-нибудь «Т-берда» или покуриваешь марихуану, а тебя за это
тащили в суд.
Эдди еще пуще расплакался, но в то же время его душил смех.
— А эти твои друзья. Этот парень, о котором ты все бормочешь
во сне, этот пижон Катберт…
Стрелок невольно вздрогнул. Не помогли даже долгие годы
тренировки — он вздрогнул.
— Они-то врубались в весь этот бред, который ты здесь мне
несешь, точно сержант из морской пехоты, вербующий молокососов в армию?
Приключения, поиски, честь?
— Да, они знали, что такое честь, — медленно произнес
Роланд, вспоминая всех тех, кого уже нет.
— И что, они с этого поимели чего-нибудь более стоящее, чем
досталось моему брату?
Стрелок промолчал.
— Я знаю, кто ты. Знаю, что ты из себя представляешь, —
продолжал Эдди. — Насмотрелся я на таких, как ты. Ты просто очередной шиз,
который горланит «Вперед, воины христовы» со знаменем в одной руке и оружием в
другой. Спасибо, но мне такой чести не нужно. Мне нужен хороший обед и один
укольчик. В таком вот порядке: сначала цыпленок, потом укольчик. Так что иди
туда. Ты это можешь. Но как только ты уйдешь, я прикончу тебя — то, что здесь
от тебя останется.
Стрелок молчал.
Эдди криво усмехнулся и стер слезы со щек тыльной стороной
ладоней.
— Хочешь знать, как это у нас называется там?
— Как?
— Мексиканская ничья.
Мгновение они лишь смотрели друг на друга, а потом Роланд
резко перевел взгляд на дверь. Оба они уголком глаза видели — Роланд чуть больше,
чем Эдди, — что изображение в проеме снова развернулось, на этот раз влево.
Появился прилавок со сверкающими драгоценностями. Одни лежали под стеклом, но
большая часть — открыто, и стрелок решил, что это всего лишь безделушки. Эдди
назвал бы их бижутерией. Темно-коричневые руки этак небрежно и бегло перебирали
некоторые из этих дешевеньких украшений, а потом появилась еще одна продавщица.
Последовал разговор, которого ни Роланд, ни Эдди не разобрали, а потом Госпожа
(некая дама, обозвал ее про себя Эдди) попросила, чтобы ей показали что-то еще.
Продавщица ушла, и вот тогда взгляд Роланда резко метнулся к дверному проему.
Темнокожие руки опять появились, но теперь в них была
сумочка. Она открылась. И вдруг руки стали сгребать в нее — вроде бы без
разбору, да нет, почти наверняка без разбору — украшения, что лежали в открытую
на прилавке.
— Любопытная у тебя подбирается компания, Роланд, — с
горечью и в то же время вроде бы забавляясь проговорил Эдди. — Сначала тебе
достается конченный белый наркоман, а потом закоренелая чернокожая воровка…
Но Роланд уже рванулся к двери между мирами — быстро, не
глядя на Эдди.
— Я не шучу! — крикнул Эдди ему вдогонку. — Только выйди
туда, и я тебе перережу глотку, гребаную твою…
Но он не успел даже договорить — стрелок исчез. Осталось
только обмякшее, бессознательное, но дышащее тело, лежащее на берегу.
На мгновение Эдди застыл на месте, не в силах поверить, что
Роланд все-таки это сделал: действительно ушел, так по-идиотски, несмотря на
предупреждение Эдди — на его искреннее заверение, мать твою, — каковы будут
последствия.
Он застыл на месте, вращая глазами, точно испуганный конь,
почуявший приближение грозы… хотя, разумеется, не было никакой грозы, кроме
той, что бушевала у него в голове.
Ну ладно. Ладно, черт побери.
У него, может быть, есть только пара секунд. Роланд может
вернуться в любое мгновение — вряд ли он даст ему много времени, и Эдди
прекрасно это понимал. Он быстро глянул на дверь и увидел, что темнокожие руки
застыли над позолоченным ожерельем, наполовину засунутым в сумочку, которая уже
сверкала, как сундук с пиратскими сокровищами. Хотя Эдди не мог слышать голос
Роланда, он чувствовал, что тот ведет разговор с владелицей черных рук.
Он достал нож из котомки стрелка и перевернул обмякшее тело,
что лежало у двери, на спину. Глаза его были открыты, но пусты — они закатились
так, что остались одни белки.
