— Ну, одно я скажу тебе, Дороти, — выступил Эдди. — Ты уже
не в Канзасе.
В глазах у женщины заблестели слезы. Эдди видел, как она
пытается их сдержать, но ничего у нее не получалось: она разрыдалась.
В бешенстве (и одновременно — с отвращением к себе) Эдди
повернулся к стрелку, который уже поднялся на ноги. Роланд сделал шаг, но не в
сторону плачущей Госпожи. Он направился за своим ножом.
— Скажи ей! — заорал Эдди. — Ты ее сюда затащил, так что,
давай, мужичок, расскажи ей! — И чуть погодя, добавил уже спокойнее: — А мне
расскажи, почему она себя не помнит.
4
Роланд не ответил. По крайней мере, не сразу. Он нагнулся,
двумя пальцами, что остались на правой руке, не считая большого, поднял его за
рукоятку, осторожно переложил его в левую руку и опустил в ножны на поясе. Он
все еще пытался осмыслить ту странность, которую он почувствовал в сознании
Госпожи. В отличие от Эдди она сопротивлялась ему, сопротивлялась, как дикая
кошка, начиная с того момента, как он вышел вперед, и пока они не проехали
через дверь. Сопротивление началось в ту же секунду, как она ощутила его присутствие.
Никакого, хотя бы секундного, замешательства — она вообще не удивилась. Он
испытал это на себе, но понять этого он не мог. Она вовсе не удивилась
вторжению постороннего разума в ее сознание — только вспышка ярости, ужас и
борьба: она силилась прогнать его. Ее усилия не увенчались успехом — да и вряд
ли она могла бы его победить, рассудил Роланд, — но она все равно продолжала
борьбу. В каком-то неизбывном бешенстве. Он буквально физически ощутил, что эта
женщина обезумела от страха, ярости и ненависти.
В сознании ее ощущалась лишь темень — это был разум,
погребенный в глухой пещере.
За исключением того…
За исключением того, что в тот миг, когда они прошли через
дверь и разделились, у Роланда вдруг возникло желание
— отчаянное желание — задержаться хотя бы еще на секунду. За
эту секунду ему открылось бы многое. Потому что женщина, которую они сейчас
видели перед собою, абсолютно не походила на ту, в чьем сознании он побывал.
Это был совершенно другой человек. Сознание Эдди напоминало комнату с шаткими
запотевшими стенами. Сознание Госпожи — темноту, где ты лежишь обнаженный, а
вокруг тебя пресмыкаются ядовитые змеи.
И только в самом конце было по-другому.
В самом конце она переменилась.
И было еще кое-что, что-то жизненно важное, стрелок
чувствовал это, но либо не мог понять, либо — вспомнить. Что-то похожее
(взгляд) на саму дверь, только в ее сознании. Что-то похожее (ты разгадал эту
заковырку — именно ты) на внезапное озарение. Если подумать как следует, ты наконец
понимаешь…
— Мать твою, — в сердцах выдавил Эдди. — Ты не человек, а
бездушный чертов автомат.
Он прошел мимо Роланда, приблизился к женщине, встал рядом с
ней на колени, а когда она обняла его, ничего не соображая в панике — руки ее
были как руки тонущего пловца, — он не отпрянул и тоже обнял ее, прижав к себе.
— Все нормально, — сказал он. — Я хочу сказать, это,
конечно, не замечательно, но все нормально.
— Где мы? — всхлипнула она. — Я была дома, смотрела новости
по телевизору, хотела узнать, удалось ли моим друзьям выбраться из Оксфорда
живыми и невредимыми, и вдруг я оказалась здесь, и Я ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, ГДЕ!
— Ну, и я тоже не знаю, — Эдди прижал ее крепче и начал
легонько укачивать, — но, как я понимаю, мы теперь вместе. Я сам оттуда, откуда
и вы, из старого доброго Нью-Йорка, и со мной приключилась такая же штука — ну,
если по-правде, со мной было немножечко по-другому, — но я могу вам сказать:
все с вами будет нормально. — И, чуть погодя, добавил: — Если только вы любите
омаров.
Обнимая его, она плакала, а он обнимал ее и убаюкивал, и
Роланд подумал: Теперь с Эдди все будет в порядке. Брата его нет в живых, но
теперь у него есть кто-то, о ком нужно заботиться, так что теперь с ним все
будет в порядке.
Но в глубине душу он почувствовал укол боли. Он может
стрелять — во всяком случае, левой рукой, — убивать, идти неуклонно вперед,
одолевая с неумолимой жестокостью мили, и годы, и, как выяснилось, измерения,
на пути к своей Башне. Он знает, как выжить, иногда у него получается даже
кого-нибудь защитить — он спас мальчика Джейка от медленной смерти на
заброшенной станции посреди пустыни и от плотских посягательств Оракула у
подножия гор, — но в конце концов он допустил гибель Джейка. И это был никакой
не несчастный случай — он совершил это сознательно и тем обрек себя на
проклятие. И вот теперь он смотрел на них, смотрел, как Эдди ее обнимает и
уверяет, что все будет хорошо. Он тогда просто не мог поступить по-другому, но
теперь в сердце его к печали прибавился сокровенный страх.
Если сердце свое целиком ты отдал Башне, Роланд, считай, что
с тобою уже все кончено. Бессердечное существо — существо, не умеющее любить, а
существо, не умеющее любить — это животное. Зверь. Если бы быть только зверем,
это еще можно как-то перенести, но человек, который стал зверем, должен будет
потом расплатиться за это, и плата будет страшна… но что если ты все же
достигнешь того, к чему так стремишься? Что если ты, бессердечный, возьмешь
приступом Темную Башню и покоришь ее? Если в сердце твоем нет ничего, кроме
тьмы, что тебе остается, как не превратиться из зверя в чудовище? Добиться
своей вожделенной цели, будучи зверем — в том была бы какая-то горькая ирония,
с тем же успехом можно вручить слону увеличительное стекло. Но добиться цели
своей, будучи чудовищем…
Заплатить за ад — одно дело. Совсем другое — им овладеть.
Он вспомнил Элли и еще одну девушку, которая ждала его у
окна, вспомнил о том, как он плакал над безжизненным трупом Катберта. О, тогда
он умел любить. Да. Тогда.
Я так хочу любить! — Роланд едва не расплакался, но хотя
Эдди по-прежнему плакал вместе с женщиной в инвалидной коляске, глаза стрелка
оставались сухими, как пустыня, которую он пересек, чтобы прийти к этому
хмурому морю.
5
На вопрос Эдди он ответит чуть позже. Потому что так будет
лучше для Эдди — держаться настороже. А причина того, что она не помнит, была
очень проста. Она — не одна женщина, а две.
И одна из них очень опасна.
6
Эдди рассказал ей все, что мог, приукрасив лишь перестрелку
у Балазара, но в остальном — неукоснительно следуя правде.
Когда он закончил, она какое-то время хранила молчание,
сложив на коленях руки.
С пологих гор, растянувшихся на несколько миль к востоку,
стекали маленькие ручейки. Именно оттуда Роланд и Эдди брали пресную воду.
Сначала ходил только Эдди, потому что Роланд был слишком слаб. Позже они ходили
по очереди, и каждый раз приходилось ходить все дальше и искать воду чуть
дольше. Горный кряж потихоньку сходил на нет, ручьев становилось все меньше, и
вода в них струилась уже не так быстро, но она оставалась хорошей и для питья
пригодной.
