Они поели… а потом Эдди тронулся в путь. Это был его третий
и последний рейс по этому чертову пляжу.
12
В тот вечер они покрыли приличное расстояние, но когда
стрелок объявил привал, Эдди был несколько раздосадован, но не стал спорить,
потому что он слишком устал, чтобы геройствовать и отказываться от отдыха, хотя
с самого начала надеялся, что им удастся пройти подальше. Вес. Проблема
серьезная. По сравнению с Одеттой, толкать Роланда было ничуть не лучше, чем
толкать вагонетку с железными балками. Эдди поспал еще четыре часа и проснулся
с рассветом, когда солнце только еще показалось над холмами, сглаженными
эрозией остатками горной гряды. Стрелок кашлял. Кашель с хрипами, слабый — так
кашляет старик, умирающий от обширного воспаления легких.
Глаза их встретились. Спазматический приступ кашля вдруг
обернулся смехом.
— Я еще не кончаюсь, Эдди, — сказал Роланд, — не смотри, что
меня так пробило на кашель. А ты?
Эдди вспомнил глаза Одетты и мотнул головой.
— Я тоже еще не кончаюсь, хотя чизбургер и «бутончик» мне
очень бы не помешали.
— Бутончик? — не понял Роланд, представив себе яблоневые
деревья и буйство цветов в Королевском Саду (хотя Эдди имел в виду кружечку
пива).
— Не бери в голову. Забирайся, дружище. Не четырехместный,
конечно, кабриолет, но как-нибудь пару миль мы одолеем.
И они действительно одолели несколько миль, хотя к закату
второго дня его расставания с Одеттой, они ненамного приблизились к тому месту,
где была третья дверь. Эдди прилег, надеясь вырубиться еще на четыре часа, но
не прошло и двух, как его разбудил очередной истошный вопль дикой кошки. Он
вскочил, его сердце бешено заколотилось. Господи, судя по крику, зверюга была
громадной.
Он увидел, что стрелок тоже не спит: он приподнялся на
локте, и глаза его сверкали в темноте.
— Ты готов? — спросил Эдди и медленно поднялся на ноги,
скривившись от боли.
— А ты? — едва слышно спросил Роланд.
Эдди потянулся, позвонки захрустели, как будто в спине
взорвались крошечные хлопушки.
— Да. Но я все-таки не отказался бы от чизбургера.
— Ты, по-моему, мечтал о цыпленке.
Эдди застонал:
— Не трави душу, старик.
Когда взошедшее солнце осветило холмы, вдали показалась
третья дверь. Они добрались до нее через два часа.
Снова все вместе, подумал Эдди, готовый свалиться с ног.
Но он явно поторопился с выводом. Одетты Холмс не было
видно. Нигде.
13
— Одетта! — закричал Эдди, и теперь голос его был точно
таким же надорванным и хриплым, как и у той, другой.
В ответ тишина. Не было даже эха, которое он мог бы принять
по ошибке за голос Одетты. Эти низкие, выветренные холмы не отражали звука.
Слышался только плеск волн, особенно громкий на этом узеньком клинышке берега —
глухой и ритмичный грохот прибоя о стену грота, пробитого волнами в хрупком
камне скалы, — и непрестанный вой ветра.
— Одетта!
На этот раз он закричал так громко, что голос его сорвался,
и острая боль, точно рыбная кость, вонзилась в голосовые связки. Взгляд его
исступленно шарил по холмам, высматривая светло-коричневое пятнышко ее ладони,
промельк движения, когда она встанет… или (да простит его Бог) яркие пятна
крови на бурых камнях.
Он поймал себя на том, что пытается угадать, что он будет
делать, если действительно там будет кровь, или если найдется револьвер с
глубокими следами зубов на сандаловом дереве рукояти. Наверное, он впадет в
истерику, если вообще не сойдет с ума, но он все равно продолжал высматривать…
хоть что-нибудь.
Но он ничего не увидел. Не услышал даже самого слабого
ответного крика.
Стрелок тем временем изучал третью дверь. Он ждал, что на
ней будет написано одно слово, то самое слово, которое произнес человек в
черном, переворачивая шестую карту колоды Таро на пыльной Голгофе, где они с
Роландом долго беседовали в бесконечной ночи. Смерть, сказал тогда Уолтер, но
не твоя, стрелок.
На двери было слово, но совсем другое… не СМЕРТЬ. Он
прочитал его снова, беззвучно шевеля губами:
ТОЛКАЧ
И все же оно означает смерть, подумал Роланд и понял, что
это так.
Он вдруг сообразил, что голос Эдди стал удаляться, и
обернулся. Эдди карабкался вверх по склону ближайшего холма, не переставая
звать Одетту.
Сначала Роланд решил его не удерживать.
Может быть, Эдди найдет ее, может быть, даже живой и не
слишком сильно искалеченной, и это по-прежнему будет она. Он мог допустить, что
эти двое даже сумеют наладить здесь свою жизнь, что любовь Эдди к Одетте и ее —
к нему все-таки одолеют ночную тень, которая называет себя Деттой Уокер. Да,
очень возможно, что между ними двумя нет места для Детты, и она просто тихо
исчезнет. По-своему он был романтиком, суровым и жестким, но все же немножко
романтиком… но в то же время он был непробиваемым реалистом и знал, что иногда
любовь действительно побеждает все. А что остается ему? Даже если ему удастся
заполучить лекарства из мира Эдди, те самые, которые так помогли ему в прошлый
раз, помогут ли они теперь? Сейчас ему хуже, чем в прошлый раз, и он даже
поймал себя на том, что начинает уже беспокоиться, как далеко все зашло. Руки и
ноги болели, в голове глухо гудело, грудь отяжелела, наполнившись мокротой.
Когда он кашлял, левый бок обжигала боль, как будто там у него были сломаны
ребра. Левое ухо горело. Может быть, думал он, настало время со всем этим
покончить и просто сдаться.
При этой мысли все существо его возмутилось.
— Эдди! — закричал он, и теперь голос его не сорвался
кашлем, а звучал, как всегда, глубоко и мощно.
Эдди обернулся, стоя одною ногою на влажном прибрежном
грунте, а другую поставив уже на каменистый выступ.
— Иди, — сказал он и небрежно махнул рукою, как будто давая
понять этим жестом, что он хочет избавиться от стрелка и заняться своим
настоящим делом, действительно важным делом: найти Одетту и спасти ее, если в
том будет необходимость. — Все нормально. Иди туда и забери все, что нужно.
Когда ты вернешься, мы будем здесь.
— Что-то я сомневаюсь.
— Мне нужно найти ее, — Эдди взглянул на Роланда, и взгляд
его был открытым и чистым. — То есть, действительно нужно.
— Я понимаю, что ты ее любишь и что тебе это действительно
необходимо, — сказал стрелок. — Но на этот раз я хочу, чтобы ты пошел вместе со
мною, Эдди.
