Эдди долго смотрел на него, как бы пытаясь поверить тому,
что он слышит.
— Пойти с тобой, — озадаченно вымолвил он наконец. — Пойти с
тобой! Господи Боже, теперь я, кажется, и в самом деле услышал все.
Трам-парам-парам, все. В прошлый раз ты так уперся, чтобы только меня не брать,
не побоялся даже, когда я грозился глотку тебе перерезать. А на этот раз я
должен бросить все и идти с тобой, и пусть там ей кто-нибудь раздерет горло.
— Это, возможно, уже случилось, — сказал Роланд, хотя сам
был уверен, что нет. Госпожа, может быть, и пострадала, но уж наверняка не
погибла.
К сожалению, Эдди был тоже в этом уверен. Уже семь, или даже
десять дней он не принимал наркотиков, и разум его заметно прояснился. Он
указал на дверь:
— Ты же знаешь, что нет, что она жива. Если б она умерла,
эта чертова штука пропала бы. Если только ты мне не врал, когда говорил, что
без нас троих — всех — никакого толку от этой двери не будет.
Эдди хотел было вернуться на склон, но взгляд Роланда
буквально пригвоздил его к месту.
— Хорошо, — голос Роланда был почти таким же мягким и
ласковым, как тогда, когда он пытался достучаться сквозь пылающее ненавистью
лицо и вопли Детты до другой женщины, что скрывалась за ними. — Она жива. Но
почему она тогда тебе не отвечает?
— Ну… ее могла утащить дикая кошка, — неуверенно высказал
Эдди.
— Кошка загрызла бы ее, съела, сколько ей надо, а остальное
бы бросила. В крайнем случае, оттащила бы ее тело в тень, чтобы ночью вернуться
и сожрать мясо, которое еще не успело испортиться от жары. Но в этом случае
дверь бы пропала. Кошки, если ты еще не знаешь, это не те насекомые, которые
парализуют добычу и уносят к себе, чтобы полакомиться потом.
— Вовсе не обязательно. — Эдди вдруг вспомнил, как Одетта
сказала ему, что ему надо было бы записаться в дискуссионный клуб, но не стал
останавливаться на этом воспоминании. — Могло быть и так, что кошка накинулась
на нее, и она постаралась ее застрелить, но первые два патрона дали осечку.
Черт, может быть, даже четыре патрона. Кошка успела добраться до нее,
искалечить, но только уже собиралась загрызть… как БА-БАХ! — Эдди хлопнул
кулаком по ладони, представив себе эту сцену так живо, как будто он при всем
этом присутствовал. — Выстрел сразил зверюгу, или, может быть, только ранил,
или просто напугал, и она убежала. Что ты на это скажешь?
— Мы бы услышали выстрел, — мягко ответил стрелок.
Эдди приумолк, не сумев найти убедительного ответа. Конечно,
они бы услышали выстрел. Когда они в первый раз услышали вопль дикой кошки с
расстояния в полтора, а то и во все два десятка миль. А уж выстрел…
Он с хитрецой поглядел на Роланда.
— Может быть, ты и слышал. Может быть, ты его слышал, пока я
спал.
— Он бы тебя разбудил.
— При том, что я так измотался. Я заснул, будто…
— Мертвый, — закончил за него Роланд, и голос его оставался
все таким же мягким. — Мне это состояние знакомо.
— Значит, ты понимаешь…
— Спишь ты как мертвый, но ты же не мертвый. Прошлой ночью
ты тоже вырубился мгновенно, но когда в холмах завопила кошка, ты тут же
вскочил. Потому что ты за нее переживаешь. Не было никакого выстрела, Эдди, и
ты это знаешь. Ты бы услышал. Потому что ты за нее переживаешь, за Одетту.
— Тогда она, может быть, отбилась от кошки камнем! —
закричал Эдди. — Откуда мне, черт возьми, знать, если вместо того, чтобы ее
искать, я стою тут и с тобой препираюсь! Может, она лежит где-нибудь
искалеченная! И умирает от потери крови! Как бы тебе понравилось, если бы я
вошел с тобой в эту дверь, а она бы тут умерла, пока мы с тобой были на той
стороне?! Как бы ты себя чувствовал, если бы ты оглянулся однажды, а двери нет,
как будто и не было вовсе, потому что она умерла?! Тогда уже ты бы застрял в
моем мире, а не наоборот! — Он смотрел на стрелка, тяжело дыша, и сжимал
кулаки.
Роланд устал спорить с Эдди, в нем закипало уже раздражение.
Кто-то — может быть, Корт, но скорее всего отец — любил повторять: Спорить с
влюбленным — все равно, что пытаться вычерпать море ложкой. И если б Роланду
потребовалось подтвердить истинность этой пословицы, ему не надо было далеко
ходить: вот оно стоит, живое подтверждение, и вся поза его выражает неприятие и
вызов. Ну давай, говорит его поза. Давай, я отвечу тебе на любой вопрос.
— А, может, это была не кошка, — сказал он стрелку. — Пусть
это твой мир, но я сомневаюсь, что ты в этих краях бывал чаще, чем я на Борнео.
Ты же понятия не имеешь, что вообще может бегать по этим холмам, я не прав?
Может, ее утащила горилла или еще какая-нибудь гадость.
— Вот именно, кто-то ее утащил, — согласился стрелок.
— Ну слава Богу, ты со своей болезнью еще не совсем
рехнулся…
— И мы оба знаем, что это за «гадость». Детта Уокер. Вот кто
ее утащил. Детта Уокер.
Эдди открыл было рот, но помедлил секунду — всего лишь
секунду, но и ее им обоим хватило, чтобы осознать и принять горькую правду, — и
потом, увидев безжалостное лицо Роланда, забыл все свои доводы.
14
— Это вовсе не обязательно.
— Подойти лучше поближе. Если мы собираемся поговорить, то
давай поговорим нормально. Каждый раз, когда, обращаясь к тебе, я пытаюсь
перекричать шум волн, у меня еще пуще в горле дерет. Впрочем, теперь у меня все
время его дерет.
— А почему, бабушка, у тебя такие большие глаза? — сказал
Эдди, не сдвинувшись с места.
— Ты о чем, черт побери, говоришь?
— Это из одной сказки, — Эдди немного спустился по склону.
Ярда на четыре, не больше. — И ты, кажется, веришь в сказки, если ты думаешь,
что у тебя получится убедить меня подойти достаточно близко к твоей коляске.
— Для чего достаточно? Я тебя не понимаю, — сказал Роланд,
хотя все понимал прекрасно.
Почти в ста пятидесяти ярдах над ними и, вероятно, в целой
четверти мили к востоку, за этою перебранкой внимательно наблюдали черные глаза
— глаза очень умные, но лишенные человеческого сострадания. О чем шел разговор,
разобрать было никак не возможно: из-за волн, ветра и глухих ударов воды в
стену подводного грота ничего не было слышно, — но Детте и не было в том нужды,
она и так знала, о чем они говорят. Не нужен был и бинокль, чтобы разглядеть,
что Воистину Гнусный Мужик стал теперь Очень Больным Мужичонкой, и если Гнусный
Мужик был бы не прочь задержаться здесь на денек-другий, а то и на недельку,
чтобы помучить безногую негритянку — по всему судя, в этом унылом местечке
других развлечений не ожидалось, — то Больной Мужичонка хотел лишь одного:
поскорей унести свою жопу подальше отсюда. Просто войти в эту волшебную дверь и
сгребать отсюда. Раньше он ничего такого не делал. Раньше он вообще никуда не
влезал, только ей в голову. Ей до сих пор не хотелось думать о том, как это
было, как легко он сводил на нет все отчаянные ее попытки вытолкнуть его вон,
чтобы стать снова себе хозяйкой. Это было так жутко. Ужасно. Но самое мерзкое
то, что она ничего не могла понять. Почему она так испугалась? Какая причина?
Она испугалась не самого вторжения, но чего-то еще. Она знала, что смогла бы
понять, стоило лишь повнимательнее покопаться в себе, но именно этого ей не хотелось.
Такое самокопание могло бы ее увести черт знает куда, в место типа того,
которого так боялись древние моряки — к самому краю света, отмеченному на
картах зловещей надписью: ЗДЕСЬ ЗМЕИ. Самым пугающим во вторжении Гнусного
Мужика было чувство узнавания, которым вторжение это сопровождалось, как будто
подобное с ней случалось и раньше — и не один раз, а много. Однако, даже
перепугавшись, она не поддалась панике. Даже когда она с ним боролась, она
наблюдала за этой борьбою как бы со стороны, и она помнила, что она видела по
ту сторону, когда Гнусный Мужик, двигая коляску ее же руками, катил ее к двери.
Она видела тело Гнусного Мужика, лежащее на песке, и Эдди, который склонился
над ним с ножом в руке.
