Пропало желание после первого же взгляда на его ауру. Религиозность там и не ночевала. У Рокина и то ее больше было. А у попа в ауре не было ни малейшего оттенка белого или золотого. Так что нечего здесь соплёй растекаться. Не тот кадр, чтобы с ним откровенничать.
Мало того, общение с вампирами, а может, и память Даниэля заставили меня встряхнуться.
«Это же площадка для спектакля», – шепнула в глубине души женщина со звериными глазами.
Почему я так считаю? А вот так вот. Есть причины.
Комната – обычный рабочий кабинет. Стол, кресло рядом с окном. У противоположной стены – еще два кресла и журнальный столик. Окно – большое. В углу – иконы. У другой стены – книжные полки. Какая-то литература, книги через одну с крестиками на корешках. То бишь на религиозные темы.
Кабинет хорош как рабочее место. Но сейчас мне видно, что это лишь декорация для спектакля. Поверить в искренность происходящего мешают несколько причин. Лезут в глаза, виляют хвостиками и корчат рожи, как те бесы из проповеди. Видимо, тоже требуют молитвы и поста.
Первое. Поп сидит в кресле, напротив него – еще одно кресло, даже на вид очень мягкое и удобное. Но я наметанным взглядом художницы понимаю: любой, кто сядет в него, окажется ниже попа чуть ли не на голову. В таком положении человек более уязвим. Да и не встанешь из креслица слишком просто. Придется опираться на подлокотники, поневоле будешь выглядеть смешно. И поймешь это. А где смущение, там дестабилизация. На выбитого из колеи человека проще надавить. Так вот.
Второе. Почему он сидит – здесь и так? Устал и присел поразмышлять о судьбах мира? Возможно.
Только вот место странное. Отсюда даже в окно не посмотришь – оно как раз за спиной у попа, и в него льется мягкий вечерний свет. Объяснять надо? Лицо попа – в тени, лицо любого собеседника – на виду. Ничего не скроешь, никакой эмоции. А кресло, стоящее за столом, не менее удобно, чем этот стул. И отодвинуть его можно. Не проблема. Вот чего его сюда отдыхать понесло? Неудобно же!
Третье. У попа в руках ничего не было – ни бумаг, ни четок… Сидите вы за столом, думаете о чем-то, потом, пребывая мыслями в горних высях, встали из-за стола, прошлись по комнате – и даже четки с собой не взяли? Вон, я их даже отсюда вижу. Лежат на краю стола, поблескивают янтарем. Ой, недешевенькая игрушка. Мне и отсюда видно, что янтарь натуральный, характерный такой…
Действительно нахалы. Хотя если бы они знали меня чуть получше, так убого бы площадку не готовили. Считают меня соплюхой и недооценивают? Похоже на то. Как бы мне теперь повести себя? Показать опасной? Нарвешься. Пусть лучше недооценивают. Современная дуреха, повернутая на поп-культуре, немного хамка, не слишком образованная, типичная внучка торгаша. Хотя если кто деда назовет торгашом… ой, не завидую я этому герою-камикадзе. В лучшем случае зубы станет собирать по кабинету. В худшем – собирать нахала будут в реанимации. Сыграть им, что ли, хамоватую студентку? А, можно.
Поверят ли?
Не знаю. Но пробовать надо. Лучше так, чем показать себя слишком умной.
«Пор-р-р-р-рвем игр-р-ру на тр-р-р-р-р-ряпки?» – предложил зверь-из-зеркала. И я внутренне улыбнулась.
– Хорошо, и вам не хворать.
Я без приглашения обошла комнату и уселась на стол, подвинув в сторону кучу несомненно важных бумаг. Парочка спланировала на пол. За ними с грохотом упали четки. Ой! Я не нарочно, правда-правда! Но вышло здорово. Поп оказался повернут ко мне спиной, Рокин соляным столбиком застыл у двери.
– Поговорим, падре?
– Дочь моя, вы неправильно употребляете это слово. У нас в России падре нету. Это слово обозначает католического священника…
Поп неторопливо встал из кресла и прошелся по комнате.
– Да, я знаю. Но и пудель, и бульдог, и дворняжка – это собаки. Как собаку ни назови, она кошкой не станет.
– Хорошо ли сравнивать святых отцов с собаками?
– Вы же сами себя с ними сравниваете. Как там… пастыри, да? Пастушьи собаки вокруг стада? Разве нет?
– Разумеется, нет.
Не соглашаешься? Пытаешься отобрать инициативу? Что ж, попробуй!
– Ну да это и неважно. Рокин пригласил меня и сказал, что вы тоже видите ауры. Это так?
– Дочь моя, не могли бы вы слезть с моего стола?
– Вы же не можете иметь детей? Да и моего отца давно похоронили, – я и не подумала выполнить просьбу. – Так мы поговорим про ауры?
В голубеньких глазах плескалось возмущение. Ага, допекаем помаленьку.
– Что именно вы хотите узнать про них?
– Юлия Евгеньевна. А вы?
– Можете называть меня отец Алексий.
– Отлично. Дядя Леша. Вы тоже видите ауры?
– Иногда.
– Это как?
– Когда соблюдаю пост и молюсь.
Мне это резко не понравилось. У него аура как прогнивший баклажан! Как ему могут помочь посты и молитвы? Или даже они не помогают хоть чуть-чуть просветлеть?
– А просто так? Если смотреть как бы боковым зрением?
– Чтобы видеть душу человеческую, нужно свою очистить от мирского, – наставительно произнес поп. – Если человек грешен, если его отягощают недобрые помыслы или деяния…
Все. Мое желание говорить сдулось, как лопнувший шарик. С такой аурой, как у него, он еще и пытается мне о каком-то очищении говорить? Лицемер! И, похоже, меня сюда затащили не для разговора, а для мя-агонькой такой проработки мозгов.
Увольте.
Я лучше буду совершать ошибки, но пользоваться своей головой.
– Простите, ребята, мне пора. А вы оставайтесь. Поговорите об очищении… очень советую ведерную клизму. С перцем. Прочистит до самых глубин души.
Я спрыгнула со стола и направилась к дверям.
– Почему вы так негативно настроены, Юлия Евгеньевна? Мы не сделали вам зла, а вы вот так… хамите, оскорбляете…
– Мне надо дождаться, пока вы мне сделаете гадость, и только потом нахамить? Лучше я потом буду молча пинать, – вежливо ответила я. – Прощайте.
– До свидания, Юлия Евгеньевна, – пропел поп с явной угрозой.
– Юля… – это Рокин, растерянно.
Я фыркнула.
– У вас такая аура, любезнейший, что тошнит. Тухлая вся, как кусок говяжьего мяса после пятикратной разморозки. Ваш же журнал пишет, что цвета веры – белый, золотой, в крайнем случае голубой. У вас даже зеленого нет – сплошной красно-коричневый, черные и серые пятна. Тухло-желтый. Грязно-лиловый. И говорить нам с вами не о чем. Вы мерзость. И на совести у вас – мертвые люди. И бог вам их не простил.
Не стоило так резко, но уж больно я разозлилась. А, пошли они к черту. И я пойду. К вампиру в гости.
Я не успела пройти и трех шагов к дверям, когда меня остановил властный холодный голос.
