Две недели Иисус терпел, а потом сказал Марии: Я ухожу. Куда? К морю. Они ушли на рассвете, и жители Магдалы ничем не смогли поживиться, ничего не успели вынести из горящего дома.
* * *
Несколько месяцев спустя, зимой, в дождливую холодную ночь, ангел вошел в дом Марии из Назарета, и никто из детей не проснулся, не заметил его появления – только она одна, да и могло ли быть иначе, если ангел прямо к ней обратился вот с такими словами: Тебе надлежит знать, Мария, что в то утро, когда понесла ты в первый раз, семя Господа смешалось с семенем мужа твоего Иосифа, но не он, законный твой муж, а Господь зачал в тебе сына твоего Иисуса. Мария, несказанно удивившись такому сообщению, суть которого, к счастью и несмотря на косноязычие принесшего его вестника, дошла до нее ясно, спросила: Стало быть, Иисус – сын мой и Господа? Женщина, что за непочтительность, как смеешь ты ставить себя на первое место, должно говорить «сын Господа и мой». Сын Господа и твой? Да не мой, а твой. Ты вконец меня запутал, задурил мне голову, отвечай толком, чей сын Иисус? Сын Божий, а ты в данном случае лишь зачала его, выносила и родила.
Стало быть. Господь не избирал меня? Ну как тебе сказать: Господу в ту пору случилось быть поблизости, об этом можно было догадаться по одному тому, какого невиданного цвета сделалось небо, но он заметил, что ты и муж твой – люди здоровые, сложены без изъяна и порока, и, если ты еще не забыла, как и в чем проявляется желание, он пожелал тебя, и в итоге девять месяцев спустя появился на свет Иисус. А можно ли быть вполне уверенной, что понесла я своего первенца от Господа?
Щекотливый вопрос, ты, милая, хочешь от меня не больше и не меньше как установления отцовства, а я тебе скажу, что в подобных обстоятельствах, какие анализы ни делай, какие пробы ни проводи, как ни считай кровяные тельца, вполне уверенной быть все же нельзя.
Горе мне, бедной, слушая тебя, я подумала было, что Господь избрал меня в то утро в жены себе, а теперь получается, что дело более чем темное, может, так, а может, иначе, и, знаешь, зря ты спустился с небес к нам в Назарет, только вселил в меня сомнения, но если хочешь знать, что я сама по поводу всего этого думаю, отвечу тебе с полной откровенностью: сын Господа, пусть и выношенный в моем чреве, и при рождении, и потом, возрастая, должен быть схож с Господом и лицом, и станом, и речами, а я вижу, хоть материнская любовь и слепа, что мой сын Иисус этим требованиям не удовлетворяет. Мария, первая твоя ошибка в том, что ты считаешь, будто я пришел сюда для того лишь, чтобы рассказать о давнем любовном похождении Вседержителя; вторая же твоя ошибка в том, что ты полагаешь, будто красота и красноречие человека сотворены по образу и подобию Господа, тогда как сам Господь – ты уж мне поверь, я, так сказать, вхож к нему, – так вот, он, Господь наш, – полная противоположность тому, каким вы, люди, воображаете его себе, и – я, по крайней мере, так считаю, только это строго между нами – другим быть и не смог бы, и гораздо чаще приходится слышать от него слово «нет», а не слово «да». А я-то всегда думала, что это Дьявол все подвергает сомнению, все отрицает. Нет, дочь моя, Дьявол отрицает самого себя, и если ты всем сердцем не воспримешь этого различия, никогда не узнаешь, кому принадлежишь. Господу, конечно. Вот-вот, говоришь, что принадлежишь Господу, а сама между тем впала в третье и самое пагубное заблуждение, ибо не поверила сыну своему. Иисусу? Кому ж еще, никто из других твоих детей Бога не видел и не увидит никогда. Скажи мне, ангел Господень, значит, сын мой Иисус в самом деле видел Бога? Да, видел и, как малое дитя, которое, впервые в жизни найдя птичье гнездо, бежит показать его матери, поспешил к тебе поделиться, а ты, маловерная, сказала, что этого быть не может, что гнездо пустое, а если и есть в нем яйца, то протухли они, а если нет в нем яиц, то, значит, змея их съела. Прости меня, ангел мой, за мои сомнения. Это ты мне говоришь или сыну? Тебе и ему, вам обоим. Как избыть мне мою вину?! Материнское сердце подскажет как. Должно быть, надо разыскать его и сказать, чтобы простил меня и вернулся домой, где в должное время воззовет к нему Господь. По правде говоря, не знаю, удастся ли тебе задуманное: эти мальчишки – ужасно обидчивый народ, боюсь, как бы не пришлось тебе услышать скверные слова, как бы не захлопнулась у тебя перед носом дверь. Если такое случится, во всем будет виноват тот демон, тот бес, что вселился в Иисуса и погубил его, и я, право, не понимаю, почему Господь – отец все же! – так мирволит и попустительствует ему, его бы надо приструнить. Ты про кого? Да про этого пастуха, с которым сын мой четыре года пас стадо, а от стада этого ни прибытка, ни проку. А-а, это ты про Пастыря. Ты его знаешь? В школе вместе учились. Зачем же Господь дозволяет ему землю топтать да жить припеваючи?! Затем, что того требует миропорядок, но последнее слово все равно останется за Господом, вот только никому не ведомо, когда прозвучит оно, но не сомневайся – проснемся мы в один прекрасный день поутру и увидим, что зла в мире нет, а теперь мне пора, если что хочешь спросить, спрашивай. Только об одном. Слушаю. Зачем Господу мой сын? Ну, «сын» – это ведь только так говорится. В глазах людей Иисус – мой сын. Зачем он Господу, ты спрашиваешь, и это хороший, очень, я бы сказал, хороший, дельный вопрос, вот с ответом дело обстоит хуже, ответа-то у меня пока нет, видишь ли, кроме них двоих, никто этого не знает, да, боюсь, и сам Иисус знает ненамного больше, чем сказал тебе. Мне он сказал, что обретет по смерти власть и славу. Насчет этого я в курсе. Но что придется совершить ему в жизни, чтобы заслужить обещанные Господом дива? Ну-ну-ну, неужто и впрямь, темная ты женщина, полагаешь, что в глазах Господа имеет хоть малейшую цену, хоть ничтожнейшее достоинство самонадеянно произнесенное тобою слово, какие еще заслуги могут быть у вас, ничтожных рабов, кроме покорного исполнения Божьей воли? Ладно, больше не скажу ни слова, я и в самом деле – раба Божья, да будет во мне по слову его, только ответь, где мне теперь отыскать сына, ведь уже минуло столько месяцев, как ушел он из дому? Ищи, исполняй свой долг, как Иисус, исполняя свой, искал заблудшую овцу. Искал, чтобы предать ее смерти. Не бойся, тебе это не грозит, а вот ты, если не будешь с ним в час смерти, убьешь его. Почем ты знаешь, что я переживу его? Мне ли не знать: я близок к тем сферам, где принимаются решения, а теперь прощай, ты спросила обо всем, что хотела узнать, хоть, быть может, не обо всем, что должна была, но это уж не моя печаль. Объясни мне. Ты сама себе все объяснишь, – и с этими словами исчез ангел, и Мария открыла глаза. Дети ее спали: трое старших, Иаков, Иосиф, Иуда, – в одном углу, трое младших, Симон, Иустин и Самуил, – в другом, а по обе стороны от нее, как всегда, – девочки, Лидия и Лизия, и тут глаза Марии, и так ошеломленной явленными ангелом истинами, буквально полезли на лоб от изумления: старшая дочь лежала, вся раскинувшись, разметавшись и заголясь, взбив рубаху выше грудей, прерывисто вздыхая и томно улыбаясь в глубоком сне, и легкая испарина блестела на лбу ее и над верхней губой, разгоревшейся и вспухшей, как от поцелуев. Столь недвусмысленны были все эти приметы, что, не будь Мария совершенно уверена, что был здесь только и только что словоохотливый ангел, впору было бы возопить, что некий демон-инкуб, коварно овладевающий по ночам спящими женщинами, воспользовался неосторожностью невинной девицы, покуда мать была отвлечена разговором, и вполне вероятно – просто мы этого не знали доселе, – что ангелы эти всегда работают в паре, и покуда один для отвода глаз заводит россказни, другой молча свершает свой actus nefandus [ [5]
, – впрочем, это мы так, отдаем дань речевой традиции, ибо ничего особо нефандного в сем акте нет – и, скорей всего, на следующий раз они меняются местами и ролями, чтобы в полной мере прочувствовать благодетельное двуединство плоти и духа. Мария как смогла привела дочь в пристойный вид, натянув задравшуюся рубашку до того места, которому уж во всяком случае подобает быть скрыту, разбудила и вполголоса спросила в упор: Что тебе снилось? Захваченная врасплох Лизия не могла ни лгать, ни отпираться и ответила, что снился ей ангел, но только он ничего ей не говорил, а всего лишь глядел на нее, и до того нежно и сладостно сделалось ей от этого взгляда, что, наверно, и в раю лучше не бывает. Он не прикасался к тебе? – спросила Мария, и Лизия ответила: Не на то даны глаза нам. Мария, сама не зная, успокоиться ли ей или встревожиться еще пуще от того, что происходило у нее под боком, все так же тихо произнесла: Знаешь, мне тоже приснился ангел. А твой говорил с тобой или тоже молчал? – в невинности своей вопросила Лизия. Говорил, и вот что он мне говорил: твой брат Иисус не солгал нам – ну, насчет того, что видел Бога.
