«Мисс Вудраф, семейный отель Эндикоттов».
Вот наглость! И едет в Лайм — на один день? А багаж оставляет?! Сэм повертел в руках бумажный сверток, взвесил на ладони письмо… Толстое, листа три, не меньше. Он воровато оглянулся кругом, потом пощупал печать… И мысленно послал ко всем чертям человека, выдумавшего сургуч.
И вот он снова стоит перед Чарльзом, уже одетым в дорогу.
— Ну? Что?
— Ответа нет, сэр.
Чарльз отвернулся, боясь, что лицо может выдать его.
— А что карета?
— Дожидается, сэр.
— Отлично. Я скоро спущусь.
Сэм удалился, и едва за ним закрылась дверь, как Чарльз сжал голову руками — и потом развел их в стороны торжествующим жестом, словно актер перед аплодирующими, восторженными зрителями; на губах у него играла удовлетворенная, счастливая улыбка. Дело в том, что, перечитав накануне в девяносто девятый раз свое письмо, Чарльз добавил к нему еще один постскриптум. Он решил послать Саре брошь — ту самую, которую мы уже видели в руках у Эрнестины. Он умолял оказать ему честь, приняв его подарок, и тем самым дать ему знак, что и его извинения за вчерашнее поведение тоже великодушно приняты. Этот второй постскриптум кончался так: «Подателю сего приказано ждать. И если он принесет обратно то, что я передаю с ним… но нет, я не верю, что Вы будете так жестоки».
И все-таки бедняга Чарльз не находил себе места, покуда Сэм отсутствовал.
И вот мы вновь видим Сэма — понизив голос, он торопливо и страстно что-то говорит и одновременно с опаской озирается по сторонам. Место действия — скрытый от посторонних глаз уголок за кустом сирени, что растет у входа на кухню, в саду у тетушки Трэнтер. Время действия — после полудня; косые солнечные лучи, проникая сквозь ветки, освещают набухающие белые почки. Второе действующее лицо — Мэри; щеки ее пылают, и она то и дело прикрывает ладонью рот.
— С ума сойти, это ж с ума сойти!
— Все дядюшка. Из-за старика и он спятил.
— А как же наша барышня — с ней-то что теперь будет, Сэм?
И они одновременно поднимают глаза к окнам, затененным ветками деревьев, — словно опасаясь, что вот-вот услышат предсмертный крик или увидят падающее тело.
— Ты лучше скажи — с нами-то как? С нами что будет?
— Ох, Сэм, до чего ж обидно.
— Я тебя люблю, Мэри…
— Ох, Сэм…
— Думаешь, я только так тебе голову морочил, время проводил? Я скорей помру, чем тебя брошу.
— Что ж нам делать-то, Господи?
— Ты только не плачь, голубка моя, не плачь. Хватит с меня господских фокусов. Больно много строят из себя, а тем же миром мазаны! — Он схватил ее за плечи. — И пускай их милость не надеются, что каков хозяин, таков и слуга. Нет, дудки-с! Коли из вас двоих выбирать, я знаю, кого выберу. — Он выпрямился во весь рост, как солдат перед атакой. — Возьму расчет — и дело с концом.
— Сэм!
— Ей-богу. Камни буду таскать. На хлеб заработаю.
— А деньги, что он обещал? Плакали теперь эти денежки!
— Мало что обещал! Легко обещать, коли нечего дать. Не-ет, с него уж теперь ничего не слупишь. — Их взгляды скрестились: в его глазах было ожесточение, в ее — отчаяние. Но вдруг он хитро улыбнулся и протянул к ней руки. — А сказать тебе, кто может раскошелиться? Ежели мы с тобой не будем зевать и сыграем наверняка?
50
Из этих различных соображений, я полагаю, неизбежно вытекает, что как с течением времени деятельностью естественного отбора образуются новые виды, так другие виды будут редеть и наконец исчезать. Формы, наиболее близко конкурирующие с теми, которые изменяются и совершенствуются, конечно, пострадают всего более.
Ч. Дарвин. Происхождение видов (1859)
В Лайм они приехали около двух. На короткое время Чарльз поднялся в номер, который сохранял за собой. Несколько минут он нервно расхаживал взад и вперед, как давеча в церкви; но теперь он терзался муками иного рода, пытаясь одеть свое сердце броней в преддверии объяснения с Эрнестиной. Его снова охватил уже знакомый нам экзистенциалистский страх; может быть, он предвидел это заранее — и потому поспешил сжечь свои корабли, отослав письмо Саре. Он пытался повторить про себя бессчетные убедительные слова, которые придумал по пути из Эксетера: они крутились и мелькали у него в голове, словно осенние листья. Наконец он взял себя и шляпу в руки и отправился.
Ему открыла Мэри — с широчайшей улыбкой на лице. Она оказалась первой, на ком он испробовал свой скорбно-торжественный вид.
— Добрый день. Можно видеть мисс Эрнестину?
Не успела Мэри вымолвить слова, как в прихожую выглянула сама Эрнестина. Она лукаво улыбнулась.
— Нельзя! Моей дуэньи нет дома. Но так и быть — входите.
И она снова скрылась в гостиной. Чарльз отдал Мэри шляпу, расправил лацканы сюртука, проклял тот день, когда родился, и, собравшись с духом, переступил порог камеры пыток. Эрнестина, которая стояла у окна, выходящего в залитый солнцем сад, радостно повернулась к нему.
— Сегодня утром пришло письмо от папы… Чарльз! Чарльз?! Что-нибудь случилось?
И она быстро пошла к нему навстречу. Он не решался взглянуть на нее — и уставился в пол. Она замерла, не сводя с него встревоженных глаз, и наконец перехватила его взгляд — горестный и полный замешательства.
— Чарльз?
— Покорнейше прошу вас — сядьте.
— Да в чем же дело?
— Сейчас я вам все объясню, я за этим приехал.
— Почему вы так странно на меня смотрите?
— Потому что не знаю, как сказать вам то, что я должен сказать.
По-прежнему не отрывая глаз, она попятилась и села в кресло у окна. Он все еще молчал. Она протянула руку к письму, лежавшему на столике рядом.
— Папа… — Но увидев, с каким выражением Чарльз взглянул на нее, она осеклась.
— Ваш батюшка проявил редкостную доброту… но я не смог сказать ему всей правды.
— Правды? Какой такой правды?
— Правда состоит в том, что я, после многочасовых сосредоточенных и крайне мучительных размышлений, пришел к заключению, что я вас недостоин.
Она побледнела как мел. На мгновенье ему показалось, что она вот-вот лишится чувств, и он шагнул вперед, чтобы успеть подхватить ее; но она только подняла руку и прикоснулась пальцами к плечу, точно желая убедиться, что это не сон.
— Чарльз… вы, верно, шутите?
— К моему глубочайшему прискорбию… я не шучу.
— Вы — недостойны меня?!
— Положительно недостоин.
— И вы… о Боже, это какой-то кошмар. — Все еще не веря, она подняла на него глаза и робко, искательно улыбнулась. — Но вы же послали мне телеграмму… Нет, это шутка!
