— Да, в то время мне жилось хорошо, — продолжала она, уйдя в воспоминания и в своем опьянении утратив весь свой страх перед сыном.
— Но все же со многим приходилось мириться. Отец твой нравом походил на тебя, как две капли воды. Такой же заносчивый, а уж вспыльчив — настоящий порох! Придет, бывало, ночью и, если ему что не по вкусу, сразу накинется на меня. Но я себя в обиду не давала, нет! — Она помолчала, взгляд ее стал задумчив. — Помню все, как будто это было вчера. Ох, и горд же он был, горд, как сам дьявол!
— Что ж, разве ему нечем было гордиться? — воскликнул Броуди резко, убеждаясь, что виски подействовало на мать совсем не так, как он ожидал, и она перестала быть забавной. — Разве ты не знаешь, из какого рода он происходил?
— Да, знаю, как же, слыхала, — сказала она с пренебрежительной усмешкой, забыв в своей злобе всякую осторожность. — Он разыгрывал из себя знатного барина — то ему подай, это принеси — и одевался, как какой-нибудь герцог, и все толковал о своих предках да о правах, которые он мог бы иметь. Много раз слыхала я от него о его старинном родстве с Уинтонами… но я часто сомневаюсь, верил ли он в это сам. Разное бывает родство, — добавила она с подавленным смешком, — и думается мне, что его предки породнились с Уинтонами не в палатах, а на задворках.
Броуди смотрел на нее пораженный, не веря своим ушам, и, наконец, когда к нему вернулся дар речи, закричал:
— Молчать! Молчать, старая дура! Кто ты такая, чтобы так говорить о Броуди? И ведь ты сама теперь носишь это имя. Как смеешь ты чернить его в моем присутствии! — Он схватил бутылку за горлышко, словно хотел швырнуть ею в мать.
— Полно, полно, Джемс, — пьяно лепетала она, ничуть но смутившись и поднимая в знак протеста неуверенную, дрожащую руку. — Будь же рассудителен! Я не из тех птиц, что подтачивают собственное гнездо, и все это говорится так, в семейном кругу. Ты, наверное, знаешь, как и я, что вся эта истории началась очень, очень давно, когда Джэнет Дрегхорн, дочка старшего садовника, спуталась с молодым Робертом Броуди, который унаследовал титул герцога только много лет спустя. И никогда они не были связаны ничем хотя бы похожим на брак.
— Придержи свой грязный язык, старая пустомеля, или я вырву его, — зарычал Броуди. — Сидит тут и пачкает мое имя! Да ты помнишь ли, кто ты такая? Для тебя было счастьем, что мой отец женился на тебе. Ты… ты… — он заикался, так его душил гнев, и с перекошенным лицом смотрел на мать.
Она уже совсем опьянела и, не замечая ни его бешеного гнева, ни испуганного взгляда Несси, продолжала лепетать, бессмысленно ухмыляясь:
— Счастьем! Может быть, да, а может быть, и нет… Если бы ты знал все, ты бы, может быть, считал, что это было счастьем для тебя…
Она разразилась визгливым хохотом, и вдруг ее вставные зубы, всегда плохо державшиеся, выпятились из-за губ, как зубы заржавшей лошади, и от сотрясения, вызванного последним неудержимым взрывом веселья, выскочили изо рта и рассыпались до полу. Это было до известной степени счастливой случайностью, так как Броуди непременно ударил бы ее; теперь же оба смотрели на разбитую челюсть, лежавшую перед ними на полу, как рассыпанные миндалины; мать — с уродливо запавшими щеками и вытянувшимся до неузнаваемости лицом, сын — с тупым удивлением.
— Лежат перед тобой, как бисер перед свиньей, — засмеялся он наконец. — Так тебе и надо за твою чертовскую наглость!
— Мои зубы, такие хорошие зубы! Я носила их сорок лет! — причитала она, сразу отрезвев, с трудом произнося слова. — У них была такая крепкая пружинка! Что я теперь буду делать? Я не смогу есть! Я и говорить почти не могу!
— Вот и отлично! — проворчал Броуди. — По крайней мере, не будешь чесать попусту свой лживый язык. Поделом тебе!
— Их не починить! — плакалась она. — Но ты бы мог купить мне новую челюсть. Джемс!
Ее полные отчаяния глаза все еще были устремлены на пол.
— Я ведь не смогу прожевывать мясо, и от еды не будет никакой пользы. Обещай, что ты купишь мне другую челюсть, Джемс.
— Нет, на это не надейся! — отрезал он. — Для чего новые зубы такой старухе, как ты? Ведь ты уже одной ногой в могиле! Долго не протянешь. Считай, что тебя бог наказал!
Она заплакала, ломая костлявые руки, бессвязно бормоча:
— Что я буду делать? Мне никак без них не обойтись! Я так давно их ношу… Что будет со мной? Во всем виновато виски. Они никогда у меня раньше не выскакивали. Пропаду я без них!
Сын, хмурясь, наблюдал ее смешное отчаяние, потом, отведя глаза, вдруг заметил вытянувшееся личико Несси, следившей за всей этой сценой испуганно, но с напряженным вниманием.
— Чего опять уставилась? — крикнул он на нее. (Настроение его резко изменилось после замечаний матери.) — Почему ты не можешь заниматься своим делом? Много ты этак успеешь! Ну, что такое с тобой?
— Я не могу заниматься как следует при таком шуме, папа, — ответила она боязливо, опуская глаза. — Он мне мешает. Мне нелегко сосредоточиться, когда разговаривают.
— Ах, вот оно что! Так что же, в доме довольно места. Если в кухне тебе недостаточно удобно, посадим тебя в гостиной. Там ты ни звука не услышишь. И не будет у тебя предлога бездельничать.
Он встал и, раньше чем Несси успела ответить, подошел, слегка пошатываясь, к столу, сгреб все ее книги в одну беспорядочную охапку, зажал их в своих громадных руках, повернулся и важно направился к дверям, крича:
— В гостиную! Лучшую комнату в доме для моей Несси! Там тебе никто не помешает, и ты будешь работать усердно! Если ты не можешь заниматься в кухне, будешь каждый вечер отправляться в гостиную.
Несси послушно встала и пошла за ним в холодную, пахнувшую плесенью гостиную, где он, натыкаясь в темноте на мебель, бросил, наконец, ее книги на стол и зажег газ. Слабый свет, мерцая сквозь матовый колпак, заскользил по холодной, ничем не покрытой поверхности красного стола, осветил пустой, давно не топленный камин, весь холодный неуют заброшенной комнаты, одетой саваном пыли, подавляющую фигуру Броуди и съежившуюся фигуру девочки.
— Ну вот ты и на новом месте! — воскликнул он громко, уже опять повеселев. — И все к твоим услугам. Придвинь сюда стул и начинай. Не говори, что я не забочусь о тебе.
Он положил два пальца на стопку книг и раскидал ее по всему столу, еще больше перемешав и спутав все.
— Ну вот, смотри, сколько у тебя тут места! Что ж молчишь? Не можешь сказать отцу спасибо?
— Спасибо, папа, — прошептала она покорно.
Он благодушно смотрел, как она уселась и сгорбила худенькие плечи, делая вид, что читает. Потом с преувеличенной осторожностью, на цыпочках, вышел из комнаты и, снова просунув голову в дверь, сказал:
— Я приду через минуту посмотреть, как у тебя идет работа.
Он воротился в кухню, очень довольный собой: для Несси сделано как раз то, что нужно. Он-то уж сумеет заставить ее работать! Мысленно поздравляя себя, он снова уселся в кресло и вознаградил себя новым стаканом виски. Только после этого он вспомнил о матери, которая по-прежнему сидела неподвижно как человек, пришибленный тяжкой утратой, с тупым взглядом, словно какая-то сила высосала из нее всю жизнь.
