Им пришлось подождать, пока от группы прислуги, болтавшей в глубине комнаты, отделилась официантка и подошла к ним.
— Чаю и поджаренных хлебцев.
— Только смотрите, чтобы они были поджарены на масле, мисс, — уточнила Дженни и, когда официантка ушла, доверительно и деловито шепнула Стефену: — Я их знаю. Стоит недосмотреть, так они живо положат маргарин вместо масла.
Чай принесли горячий, как кипяток; поджаренные хлебцы были осмотрены и одобрены.
— Ну, как же вы жили все это время, Дженни? — Он принял из ее рук чашку, которую она налила ему. — Я с сожалением узнал… что вы теперь одна.
— Да, у меня были свои горести. Но все проходит, сэр. А я не из тех, кто любит ныть. На деньги, которые мне выплатили за страховку Алфа, я купила славный домик и, оказывается, поступила не так уж глупо.
— Вы держите квартирантов?
— Как вам сказать, сэр… У меня есть постоянный жилец — один старик, капитан Тэпли… мистер Джо Тэпли полностью. Хоть его и прозвали капитаном, но, чтоб вы знали, он всего-навсего работал на барже, когда вышел в отставку, а до этого — на речном пароходике» Но он славный человек, сэр, хоть и глух как пень. Потом я еще сдаю другую комнату — на время, по рекомендациям — капитанам, пока их корабли разгружаются в доках, или механикам, которые приводят суда на ремонт. А когда в Доме благодати собирается слишком много народу, я беру на постой какого-нибудь священника.
— Боже мой, Дженни, неужели священника?! И это после того, как они вас выгнали? Я вижу, вы все такая же добрая и… жизнерадостная.
— А почему бы мне и не быть такой, сэр? Работу я люблю. Человек я независимый. И притом — счастливый; у меня, например, есть Флорри.
Стефен вопросительно поглядел на нее.
— Флорри Бейнс. Это сестра Алфа, очень хорошая женщина. Мы с ней очень дружим. Она держит небольшую торговлю в Маргете. Я частенько езжу к ней и помогаю, сколько могу.
— Чем же она торгует?
— Свежей рыбой.
Это вызвало у Стефена улыбку.
— А разве можно торговать несвежей?
— Не знаю, никогда об этом не думала. — Дженни рассмеялась. — Это так торговцы говорят: свежая. Может, оно и глупо. Только ведь есть и вяленая треска, и копченая селедка, и еще какая-то. Но Флорри торгует больше креветками.
Она сидела перед ним — простоволосая, удобно положив локти на стол, распахнув макинтош на высокой груди, обтянутой дешевеньким платьем, — и, глядя на нее, он понял, почему ему всегда хотелось писать ее. В ней была какая-то заманчивая женственность — этот щедрый большой рот с пухлой нижней губой, яркий цвет лица, щеки с тончайшей сеточкой прожилок, челка густых черных волос, ласковые глаза и смелый, независимый взгляд. Он уже видел ее лежащей на синей кушетке — на этом фоне ее яркие щеки горели бы огнем, — такая миниатюрная и в то же время округлая.
— А вы как жили, сэр? У вас все в порядке?
— О да, Дженни, в полном порядке. — Он с трудом очнулся от своих грез. — Я опозорил себя даже больше, чем ожидали злейшие мои враги. Уклонился от войны, побывал «во всех зловонных ямах Европы» — это цитата из одного письма, которое я недавно получил, — и вышел из этой переделки, весьма пообтрепав перышки.
— Вот уж этому я никогда не поверю, мистер Десмонд. Вы всегда были джентльменом. — Она помолчала. — Вы еще не бросили рисования?
— Вернее, оно не бросило меня. Держит за горло. И не отпускает.
— Да, — со свойственной ей рассудительностью согласилась Дженни. — Чему быть, того не миновать. Это совсем как… как моряка тянет в море, хотела я сказать, сэр.
— Как если бы тебя выбросили за борт, Дженни. И вот хочешь не хочешь — плыви.
— Что ж, — вдруг весело заявила она, — вы всегда любили воду, сэр. Помню, в Доме благодати каждый день принимали холодную ванну.
Ее скупая улыбка была полна особой прелести. Он расхохотался, она за ним. Звук этого дружного хохота заставил официантку выглянуть из задней комнаты. Неодобрительно нахмурившись, она подошла к ним и демонстративно положила на стол счет.
— Вот безобразие! — заметила Дженни, вытирая глаза. — Зато мы посмеялись всласть. Ничто ведь не веселит так душу, как добрый смех. Выпейте еще чайку.
— Нет, хватит, Дженни.
— Странно все-таки видеть вас снова здесь, мистер Десмонд. — Она произнесла это как-то удивительно просто. — Вы, конечно… приезжали в Дом благодати?
Он отрицательно покачал головой.
— Тогда для чего же?
— Мне хотелось написать несколько эскизов на реке.
— А-а! — Она опустила глаза.
— Вы знаете старую пристань?
— Ну, конечно, знаю.
— Вот как раз это место я и хотел написать.
— Да ведь там же одни лачуги… — начала было она и умолкла, прикусив нижнюю губу. Затем спросила: — Вы долго пробудете в Лондоне?
— Боюсь, что нет. Я уеду дня через два.
— Вот оно что.
Оба помолчали. Стефен взял счет.
— Ну, не смею больше вас задерживать: вы ведь собирались за покупками.
— Да, верно, не можем же мы сидеть тут без конца. — Она слегка вздохнула, затем с трогательной застенчивостью спросила: — А вы не зайдете к нам познакомиться с капитаном Тэпли? Я приготовила бы вам расчудесный завтрак, сэр.
Искренность ее тона и мысль о плотном горячем завтраке подействовали на него подкупающе. Но он постарался не думать о соблазне.
— Как-нибудь в другой раз, Дженни. Кто знает, может, я еще забреду сюда.
— Не забудьте заглянуть ко мне, сэр, если будете в наших краях.
— Непременно.
Дженни взяла свою сумку и зонтик; створки дверей качнулись, пропуская ее и Стефена, они пожали друг другу руки, и Дженни направилась на рынок, а он — в противоположную сторону: ему захотелось пройтись пешком до Фулхем-роуд. Дойдя до перекрестка, он невольно обернулся. Она стояла и смотрела ему вслед. Он помедлил, затем помахал ей рукой и пошел дальше. Пелена моросящего дождя превратилась в густой туман, и Стефену показалось, что туман этот, словно стена, отделил от него дружбу и тепло.
3
Выставка Стефена закрылась в последний день ноября. Чарлз Мэддокс, владелец галереи, опасаясь бури возмущения, которую может вызвать в печати выставка произведении Десмонда, с большой неохотой взялся за ее устройство, и то после настоятельных просьб Ричарда Глина, которого он с большой выгодой для себя выставлял в течение последних нескольких лет. Однако, к его великому изумлению (если торговца картинами вообще может что-либо изумить), две картины Десмонда, наиболее высоко оцененные, — «Благодеяние» и «Полдень в оливковой роще» — были куплены чьим-то агентом в последнюю неделю выставки, что с лихвой перекрыло расходы Мэддокса по ее организации, а Стефен, за вычетом комиссионных, получил чек на триста фунтов. Сколь ни был он безразличен к материальному успеху, возможность выбраться из состояния хронического безденежья не могла не порадовать его. А кроме того, это неожиданное богатство позволяло ему в более пристойном виде предстать перед своими родными в Стилуотере. Он получил короткое, но отнюдь не враждебное письмо от отца с приглашением навестить их и уже ответил согласием. Теперь по крайней мере он приедет к ним не нищим.
