Судьи подумали, пошептались с секретарем и важно кивнули в знак согласия.
— Мы не можем разрешить вам вызвать мистера Глина, — объявил председатель. — Вызов свидетеля для разбора чисто художественных достоинств вашей работы абсолютно исключен.
— Но как же иначе вы можете судить о произведении искусства? — воскликнул Стефен.
— Дело ведь не в том, является ли ваша работа произведением искусства или нет, — сурово сказал судья: он не любил, когда ему задавали вопросы. — Самая прекрасная в мире картина может быть непристойной.
Потрясенный этим перлом логики, Стефен на минуту утратил дар речи.
— Значит, я не могу вызвать мистера Глина в качестве свидетеля?
— Нет.
Тут из первого ряда галереи поднялась массивная фигура; перегнувшись через перила, вытянув шею, повязанную красным шарфом, воинственно выставив вперед подбородок, человек крикнул:
— Если меня не желают вызывать, то услышать меня, во всяком случае, услышат.
— Замолчите!
— Я замолчу только после того, как выскажусь. По моему глубокому убеждению, эти панно с эстетической точки зрения являются первоклассными произведениями. По реализму и широте показа жизни их можно сравнить с работами Домье. По динамичности и драматизму можно поставить в один ряд с лучшими созданиями Эль Греко. Только вульгарные и грязные душонки могут считать эти вещи безнравственными.
— Пристав, выведите этого человека!
— Я ухожу, — сказал Глин, направляясь к двери. — Если я останусь здесь, то, чего доброго, сам скажу что-нибудь непристойное. — И он вышел.
Шум, вызванный этим гневным обличением, не смолкал несколько минут. Когда он немного утих, председатель, рассердившийся не на шутку, обвел взглядом галерею.
— Если подобное безобразие повторится, я немедленно приговорю виновного к тюремному заключению за неуважение к суду. — Он повернулся к Стефену. — Вы хотите еще что-нибудь сказать?
— Если мне не разрешают вызвать свидетеля для подкрепления моих доводов, мне остается лишь повторить то, что я уже сказал.
— И это все? — Подавляя раздражение, судья снова попытался помочь обвиняемому: — Неужели вы ничего не можете добавить в свою защиту?
— Нет.
Услышав ответ Стефена, Шарп неторопливо поднялся на ноги с таким видом, точно намеревался простоять до конца заседания.
— Разрешите, господа судьи. — Ухватившись одной рукой за лацкан пиджака, он задумчиво потупился, затем резко вскинул голову и устремил взгляд на Стефена. — Вы много тут говорили, но так и не сказали нам, почему вы сочли необходимым поместить на этих панно по меньшей мере шесть совершенно обнаженных фигур, в том числе четыре женские.
— Я сделал это по многим причинам, одной из которых является красота обнаженного человеческого тела.
— Не станете же вы утверждать, что обнаженная фигура непременно должна быть выписана во всех подробностях?
— Если это фигура обнаженная, то она должна быть обнажена.
— Не делайте вид, будто вы меня не понимаете. Разве скромность не требует того, чтобы определенные части тела были всегда прикрыты?
— Если бы это было так, то как мог бы человек мыться в ванне?
Глазки Шарпа сверкнули.
— Неуместный юмор едва ли поможет вам.
— Уверяю вас, я настроен отнюдь не юмористически. Я просто пытаюсь показать вам, насколько нелепа ваша позиция, которая мне лично представляется не более как пережитком викторианского ханжества. Из таких же вот соображений в свое время оплевывали и поносили «Завтрак на траве» Мане, ибо он нарисовал там двух обнаженных женщин. А ведь все большие художники писали с натуры. Великое творение Гойи «Маха» изображает герцогиню Альба, лежащую на кушетке без единого клочка одежды. Я не сомневаюсь, что эта картина привела бы вас в ужас. А в «Олимпии» вы увидели бы лишь возмутительно голую бабу. Вы забываете, что похотливо и двусмысленно выглядят именно слегка прикрытые фигуры. Природа — чистая и неприкрашенная — никогда не может быть непристойной. Символика образов и драматическое содержание моих панно требовали наготы. Но это целомудренная нагота, а не похотливая, полузадрапированная, какую вы, видно, предпочитаете, тогда как я нахожу ее пригодной лишь для украшения стен в публичных домах.
Председатель, подумав о своих трех дочерях, присутствующих в зале, неодобрительно нахмурился:
— Я попросил бы вас употреблять более умеренные выражения.
— Можете не сомневаться, господа судьи, ответчик по опыту знает, как выглядят подобные дома. — И, повернувшись к Стефену, Шарп уже без всякой усмешки назидательно сказал: — Я не могу согласиться с тем, что выставлять напоказ сокровенные части человеческого тела — целомудренно и скромно. Я считаю это непристойным.
— В таком случае почему же они выставлены напоказ во всех крупнейших галереях мира? В одном только музее Прадо вы найдете несколько десятков статуи работы таких мастеров, как Микеланджело и Донателло, у которых, выражаясь вашими словами, «все сокровенные части человеческого тела выставлены напоказ».
Шарп не стал препираться и перешел к следующему вопросу:
— Мне кажется, некоторое время тому назад, говоря о своих работах, вы употребили слово «целомудренные». В таком случае потрудитесь объяснить: вы что же, считаете насилие над женщиной целомудренным актом?
— Применительно к насильнику — нет.
— Однако вы не можете не признать, что вы изобразили на своей картине самый акт… изнасилования — да простят меня за то, что я употребил это слово.
— По мне так можете употреблять его.
— Благодарю за любезное разрешение. Это, однако, не очень приятное слово.
— Но оно есть в словарях.
— И у него весьма неприятный смысл. Не будете ли вы так любезны сообщить суду, почему вы избрали именно ату непотребную тему для своей работы?
— Возможно, я руководствовался неким прецедентом.
— Каким же это прецедентом, сэр?
— Примером старых итальянских мастеров, как вы, следуя классическим канонам, изволили назвать их, — ведь вы питаете к ним такое уважение и так восхищаетесь ими. Они постоянно прибегали к этой теме.
— И вы ждете, что мы вам поверим?
— Я не жду от вас ничего, кроме невежества и предубежденности. Тем не менее это правда. Например, Тициан, самый старый из старых итальянцев — он дожил до девяноста девяти лет и был погребен с великой пышностью, хоть и был художником, — неоднократно использовал эту тему, причем наиболее яркое свое выражение она получила в «Похищении Европы». Его же кисти принадлежит «Похищение сабинянок» — одна из знаменитейших в мире картин; потом есть еще картина Прудона «Похищение Психеи». Все эти полотна висят в Лувре, вы там, конечно, бывали и не можете не согласиться со мной, что эта галерея пользуется весьма почтенной репутацией. Да взять хотя бы одну только тему соблазнения Данаи — она была использована Тицианом, Корреджо и Рембрандтом. Правда, этот последний не принадлежал к старой итальянской школе, однако был небезызвестным художником, а у него Даная изображена в виде женщины, которая лежит на постели, совершенно нагая и ничем не прикрытая.
