Снисходительно глянув на Пучкова, я принялся объяснять:
– Ты слышал выражение – о вкусах не спорят? Вот видишь… Получается, что «лягушатникам» и эти крокодилы за принцесс сходят. А вообще, я же тебе рассказывал про негативный отбор. У них еще лет триста назад была тенденция: если баба красивая, то называли ведьмой – и на костер. И так продолжалось черти сколько лет. Вот тебе и результат, – взмахом руки я показал за окно, – а маму природу не обманешь. Если постоянно изничтожать красивых баб, то они просто перестанут рождаться.
Сидевший сзади Марат поинтересовался:
– А мужиков тут не жгли, исходя из этого же принципа?
– Нет. Мужиков практически не трогали. Так, сотню-другую, не больше. И вовсе не по причине внешней красоты. Тут, видишь, какое дело, – повернувшись на сиденье, я с самым серьезным видом добавил: – Здесь ведь католицизм с его воинствующим безбрачием процветал. То есть с бабой – ни-ни. А местные попы тоже люди и им тоже чего-то смутно хочется. Поэтому красивых барышень и жгли, чтобы соблазна избежать. Но пипец подкрался с другой стороны, поэтому я вовсе не удивлюсь, если лет через пятьдесят тут пидарастеж будет настолько популярен, что люди с нормальной ориентацией останутся в меньшинстве.
Шах передернулся:
– Ну ты как скажешь…
– Забьемся?
Друг мотнул головой:
– Долго ждать. Да я и на слово верю…
Тут Гек неожиданно заржал и, отсмеявшись, пояснил причину своего веселья:
– А чего тут не верить? Поведение у буржуев уже сейчас вполне соответственное, так что дело остается за малым!
Я ухмыльнулся, но ответить не успел, так как увидел странную картину. На выезде из города стояла солдатская полевая кухня. Повар, видимо, куда-то отошел, но возле нее уже выстроилась довольно большая очередь из гражданских. В принципе, картина совершенно обычная, и вовсе не это мне показалось странным. Просто мы как раз в этот момент сбавили скорость, объезжая препятствие, и я увидел, что несколько мужиков и баб, стоявших в очереди, не скрываясь, откровенно колотили какую-то тетку. Причем ее сначала просто хотели выпихнуть из очереди, а когда она начала упираться, принялись бить. Но все почти тут же прекратилось, так как появился солдат с большим черпаком, который ловко заскочил на ящик и, откинув крышку котла, принялся чего-то там помешивать. Битая тетка, прижимая платок к носу, упорно оставалась на своем месте. Мне стало интересно, а из-за чего собственно свара возникла и, приказав Лешке тормознуть, позвал повара:
– Ефрейтор!
Боец, положив свою суперповарешку на бак, быстро подошел к нам.
– Ефрейтор Бузько!
– Слушай, Бузько, а чего у тебя тут гражданские друг друга мутузят, пока ты отсутствуешь?
– Где? – Ефрейтор обернулся и, увидев побитую бабу, вздохнул. – Ну вот опять. Это, товарищ подполковник, французы немку бьют. Я уж ей пытался объяснить, чтобы она в центр ходила за горячей пищей. Там тоже полевая кухня стоит, только немцев больше приходит, и поэтому ее пинать не будут. Но, видно, не понимает. А здесь – через день получает по сусалам, хоть я и стараюсь этого не допускать…
– Понятно… Эй, фрау!
Немка, услышав, что ее зовут, прихрамывая, вышла из очереди и, подойдя к машине, уставилась на меня. М-да… бабка лет пятидесяти с разбитым носом смотрится довольно хреново. Стараясь не обращать внимания на ее распухший шнобель, я сказал:
– Фрау, в центре города тоже есть наши полевые кухни. Там в основном кормятся немцы. Если вы будете ходить туда, то убережете себя от побоев. Наши солдаты, конечно, следят за порядком, но вы должны и сами позаботиться о собственной безопасности.
Старуха как будто не поняла, что именно я ей сказал, и все так же продолжала глядеть на меня глазами снулой рыбы. Я пожал плечами и уже хотел повторить свою речь, но в это момент она наконец заговорила:
– Я знаю. Но не пристало истинной арийке прятаться от каких-то унтерменшей! Был бы жив мой сын, оберштурмфюрер Зигмунд Греттен, он бы меня поддержал. Но вы его убили! Убили в своей дикой России! А теперь я вынуждена за кусок хлеба сносить побои от недочеловеков!
М-да, вот тебе и проявил любопытство… Сплюнув и больше не обращая внимания на вопли сбрендившей бабки, я скомандовал Пучкову:
– Поехали.
И когда машина тронулась, полез за папиросами. Гек же, объезжая воронку, кратко прокомментировал:
– Фашистка! И не скрывается. Думает, если старая, то ее не тронут! Так что правильно ее французы бьют.
Марат добавил:
– И таких в Германии, считай, как минимум – четверть. Только они молчат, скрывая свои истинные чувства…
Прикурив, я тоже вставил свои пять копеек:
– Ничего, никуда не денутся – перевоспитаются. А мы в этом поможем. Хотя, честно говоря, мне тех немцев, которые оказались за территорией Германии, жалко.
Лешка подпрыгнул:
– Да ты что? Фрицев жалеть? После того, что они в мире натворили, ты их жалеть собираешься?
Я ничего ему не ответил. Да и что было отвечать, когда я сам, можно сказать, в их шкуре побывал? Ведь отлично помню, как после развала Союза на Кавказе стали относиться к некоренному населению. И как, бросив все, оттуда пришлось сваливать на перекладных. Только вот есть разница. Ведь тогда и войны не было, и вроде еще вчера говорили про несокрушимое братство народов. Да ладно я, считавшийся просто приезжим, а вот каково было тем, кто там родился и вырос? Так что земной поклон демократам вообще и беспалому Боре в частности за миллионы искалеченных судеб…
Вспомнив «обожаемых» демократов, я опять сплюнул, и мысли приняли новое направление. Вот ведь как интересно получается: почему весь мир вспоминает исключительно выселение немецкого населения с территории нынешней Калининградской области? Очень уж современные мне либералы любят смаковать, насколько жестоко обошелся кровавый сталинский режим с несчастными фрицами. В принципе, мне это тоже совсем не по душе, но почему вспоминают только то, что происходило в нашей части Восточной Пруссии? Почему никто даже не вякнет о том, как с немцами обходились в Польше, Чехословакии, Франции? Ведь выселение оттуда шло не менее ударными темпами, и отношение к гражданским было точно такое же, если не хуже.
А особенно гадостно это смотрелось в сравнении с совсем недавним жополизным отношением к оккупантам. Если в СССР шла война насмерть, то ведь большинство европейских стран были достаточно мягко оккупированы. И режим этой оккупации рядом не стоял с тем, что было у нас. Только все равно, будущие «просвещенные» общечеловеки немцев гнали с особым садизмом, при этом не забывая тонко издеваться. В той же Лотарингии им запрещали говорить на своем языке, запрещали иметь любой транспорт, включая велосипед, запрещали иметь телефон, запрещали посещать кинотеатр, запрещали работать – заниматься каким-либо трудом, кроме чисто физического. И после этого всех немцев в течение пары лет просто вышвырнули обратно в Германию, разрешив взять только то, что можно унести в руках. Но часто бывали случаи, что и не разрешали, а раздев догола, пинками выгоняли из домов. У нас-то немцев выселяли для того, чтобы заселить на их места своих людей, оставшихся без крова, а в Чехии и в конце двадцатого века немецкие деревни так и оставались стоять пустыми. Особенно в горной части страны. То есть «просвещенные европейцы» гражданских немцев выгоняли просто так, а не по острой необходимости… И ведь надо учесть, что тогда СССР еще вовсе не рулил Восточной Европой. В сорок седьмом чехи вовсю договаривались с американцами и вообще собирались присоединиться к плану Маршалла, так что их можно вполне резонно отнести именно к «демократам». Вот и возникает вопрос: чем же их «либеральные» режимы лучше сталинского?
