Шэрон растолстела. Вся заплыла жиром. Прежняя Шэрон, с большими сиськами, сладострастная, теперь превратилась в жирную корову. Наверное, я ей тоже кажусь далеко не красавцем, но это, как говорится, ее проблемы, я просто честен в своей негативной реакции. Но при этом я чувствую вину за это свое отвращение к Шэрон. Она — хорошая женщина. Мы сидим в «Пиацце», пьем кофе, а Марина катается на карусели, на такой мрачномордой лошадке, и машет нам рукой.
— Я тут узнал, что у тебя ничего не вышло с тем парнем, за которым ты была замужем. Жаль, — говорю я ей.
— Да нет, мы разошлись еще в прошлом году, — говорит она, закуривая «Регал», она предлагает мне сигарету, но я отказываюсь. — Он хотел детей. А я не хотела больше детей, — объясняет она и, помолчав, добавляет: — Но, наверное, было и что-то еще, кроме этого.
Я лишь молча киваю, чувствуя смущение и неловкость на этом празднике откровения, когда люди вот так вот с ходу выкладывают тебе всю свою подноготную.
— Все в жизни бывает. — Я пожимаю плечами.
— А ты-то как, у тебя кто-то есть?
— Ну, тут все запутано… я тут на прошлой неделе встретил одну девушку, — говорю я и буквально чувствую, как лицо у меня озаряется странным светом, а губы складываются в улыбку, когда я думаю о Диане. — Одну старую знакомую, я ее знал еще до отъезда. А еще у меня есть подруга в Голландии, но там сейчас напряженный период. Хотя, наверное, с ней все кончено.
— Узнаю старину Марка.
Я всегда предпочитал длительные отношения, а не встречи на одну ночь «трахнулись-разбежались», хотя у меня почему-то никак не складывалось ни с тем, ни с другим. Но когда ты встречаешь женщину, и не важно, сколько раз вы успели когда-то потрахаться, ты всегда думаешь… да. Надежда, как говорится, умирает последней.
— Слушай… — Я лезу в сумку и достаю оттуда конверт. — Это тебе и Марине.
— Мне ничего не нужно. — Она отталкивает мою руку.
— Но ты даже не знаешь, что там внутри.
— Я могу догадаться. Это ведь деньги, да?
— Да. Возьми. — Не.
Я смотрю ей в глаза.
— Слушай, я знаю, что про меня тут болтают в Лейте.
— Никто про тебя не болтает, — говорит она, вроде бы пытаясь меня успокоить, но на самом деле это звучит унизительно для моего самолюбия. Мне даже как-то обидно. Почему это никто не болтает?! Должны болтать…
— Эти деньги не с наркоты. Честное слово. Это от моего клуба, — объясняю я, борясь с искушением рассмеяться. Любой, кто держит музыкальный танц-клуб, делает деньги, пусть даже и не напрямую, именно с наркоты. — Возьми. Я хочу что-нить сделать… для моей племянницы. Пожалуйста, — говорю я и уточняю: — У нас с братом не было ничего общего. Хотя про нас и говорили, что два сапога — пара. Оба психи, но каждый — по-своему. — Шэрон в ответ улыбается, и я вдруг проникаюсь мыслью, что я ведь любил своего брата Билли, я вспоминаю его лицо, как он всегда меня защищал, и мне становится очень жаль, что мы с ним так и не сумели общаться нормально. Менее агрессивно, менее категорично и все такое. Но все это — дерьмо. Ты был тем, кем ты был, и есть то, что ты есть. И на хуй все сожаления. — Знаешь, что странно: даже не столько я скучаю по Билли, сколько жалею, что мы не смогли с ним поладить. Будь он жив, все было бы совсем по-другому. Я, знаешь, сильно изменился. И он бы тоже, наверное, изменился бы, я
так думаю.
— Может быть, — говорит она с сомнением, и я не знаю, кого она имеет в виду: его, меня или нас обоих. Она смотрит на конверт, щупает его. — Там, должно быть, несколько сотен.
— Восемь кусков, — говорю я. У нее глаза лезут на лоб.
— Восемь тысяч фунтов! Марк! — Она понижает голос и озирается по сторонам, как будто мы с ней — герои в шпионском фильме. — Нельзя так вот просто ходить по улице с такими деньжищами! Тебя могут ограбить или еще что-нить…
— Ну, так сразу неси их в банк. Смотри, я их с собой не возьму, так что если ты не забираешь конверт, он так и останется тут лежать. — Она хочет что-то сказать, но я перебиваю: — И не думай, что что-то такое… я бы не стал этого делать, если бы не мог себе этого позволить. Не такой уж я и придурок.
Шэрон кладет конверт к себе в сумку и сжимает мою руку, а в глазах у нее блестят слезы.
— Я даже не знаю, что сказать…
Я отвечаю, что ничего говорить не надо. Я говорю, что мы с Мариной пойдем в кино, на «Игрушечную историю», пока сама Шэрон уладит все дела с банком и сходит по магазинам. И вот я иду, держу за руку ребенка и думаю, а что бы сделал Бегби, столкнись мы с ним сейчас. Он бы наверняка не стал… Хотя он такой отморозок, что все может быть. Так что мы загружаемся в такси и едем в «Доминион», потому что я вряд ли налечу на Франко в Морнингсайде. Когда фильм заканчивается, я завожу Марину к Шэрон и отправляюсь по своим делам.
В тот же день, позже, я иду по мосту Георга IV и замечаю еще одно знакомое лицо, но такого не может быть — этот чел просто по определению не может выходить из библиотеки! Я подхожу к нему сзади и подцепляю его пальцем за воротник, как будто я полицейский. Он практически из штанов выпрыгивает, прежде чем обернуться, и его враждебный взгляд сменяется лучезарной улыбкой.
— Марк… Марк, братишка… какими судьбами?
Мы заходим в ближайший бар. И в чем самый прикол, бар называется «Растяпа Мерфи». Так все когда-то дразнили Урода. Я уже и не помню, за что. Я заказываю два «Гиннесса» и думаю про себя, что Урод ни капельки не изменился — с виду он все такое же ходячее недоразумение, что и раньше. Мы усаживаемся за столик, и он рассказывает мне о своем проекте по истории Лейта, над которым сейчас работает, что просто напрочь срывает мне крышу. Кто бы мог подумать, что Урод вдруг займется чем-то таким?! Но он рассказывает об этом с большой увлеченностью, а потом разговор переходит на старые времена.
— Как Суани? Наверняка ведь куда-нить свалил, — спрашиваю я про одного старого дружка.
— В Таиланд, — говорит Урод.
— Ничего себе. — Я опять в потрясеиии. Суани всегда мечтал о Таиланде, но мне просто не верится, что он действительно взял и уехал.
— Ага, взял и свалил, хитрый перец, — кивает Урод, кажется, его самого зацепил этот расклад. — На одной ноге — и вот, понимаешь.
Потом мы принимаемся обсуждать Джонни Свана, но есть одна вещь, которую мне надо знать, и я спрашиваю этак небрежно, как бы между прочим:
— Скажи мне, Урод, а Бегби вышел из тюряги?
— Ага, да уж давненько, — говорит Урод, и мне как-то сразу плохеет. Лицо застывает, в ушах звенит. Голова кружится, и мне уже трудно сосредоточиться на его словах. — Почти сразу после Нового года. Он тут ко мне заходил, ну, на днях. Законченный псих, еще даже хуже, чем раньше, — говорит он серьезно. — Держись от него подальше, Марк, он не знает про деньги…
Я изображаю святую невинность:
