— Нет, — холодно говорит мне Али.
— Ну мама, — начинает ныть Энди.
— Нет, — говорит она. — У нас много дел, нас ждет тетя Кэт, а вечером я работаю. — Потом она поворачиваетца ко мне и чуток подается вперед, и мне на миг кажется, што она сейчас меня поцелует, но она шепчет мне на ухо: — Вали отсюда, торчок. И не приближайся к моему сыну, когда ты на приходах! — Потом она отворачиваетца, берет Энди за руку, и они уходят.
Пацан оборачиваетца и машет мне рукой, а мне приходитца выдавить из себя улыбку и помахать ему в ответ, надеясь, што он не увидит, што я плачу.
Я возвращаюсь на набережную и захожу в другой паб. Там полно народу, и играет какой-то джаз-банд. А я думаю, какой понт в том, штобы иметь бабки, если люди, на которых ты хочешь эти бабки потратить, не хотят быть с тобой. Што у меня есть теперь, когда они от меня ушли? Нет, друг, не жизнь, а сплошная херня. Я смотрю на группу, на кларнете играет молоденькая девчонка, симпатичная, и музыка очень красивая, можно прямо прослезитца, друг. А потом я вижу у стойки какого-то старика, он улыбаетца. И тут ко мне вдруг приходит страшная мысль: все в этом баре, все, кто здесь есть, все-все, и Али, и даже мой маленький Энди, — все скоро умрут. Через десять лет, или двадцать, или тридцать, или сорок, или пятьдесят, или шестьдесят, в общем, когда-нибудь, все равно, дело ведь не в количестве лет. Все хорошие люди, и все психи, и все уроды — они все исчезнут, их просто не станет. Совсем-совсем скоро.
Это я вот к чему: а какой тогда смысл выебыватца и все такое?
Возвращаюсь домой. Не знаю, чем бы себя занять. Звонит Франко и говорит, што хочет встретитца со мной сегодня вечером, в баре «У Николь». Говорит, што хочет поговорить со мной насчет Джун. Может быть, Франко заметил, што она неважно выглядит. Может, ему все-таки не все равно, что с ней будет. Он говорит, што с ним придет Второй Приз. Было бы здорово с ним повидаться.
— Приходи к восьми. Буду, бля, рад пообщатца.
Ну, я типа думаю над его предложением, но сейчас мне совершенно не хочется общатца с этими товарищами. Потом снова звонит телефон. Это Чиззи по прозвищу Зверь, а я беру трубку. Прямо после звонка Франко и все такое. Наверное, все это как-то с тюрьмой связано. А я вообще-то стараюсь поменьше общаться с Чиззи, а по возможности — не общаться вообще.
— Хорошо в прошлый раз потусовали, а? Может, выпьем сегодня? — говорит он.
— Нет, друг, не могу, ты уж не обижайся, — говорю я и думаю про себя, што с ним я вообще никогда больше не пью.
И тогда у него в голосе появляютца такие зловещие нотки:
— А я вчера твою бабу видел, приятель, она работает в баре, в «Порту радости». Симпатичная она у тебя. Говорят, вы разбежались, а?
Я чувствую, как у меня внутри все холодеет. И я ничего не могу сказать.
— Я вот думаю, может, ее как-нить на свиданку пригласить, а? Ну там, вино, ужин, и вся херня. Уж я знаю, как надо бабу обхаживать, да! Уж кто-кто, а я знаю.
У меня сердце колотитца, будто бешеное, друг, но я смеюсь, типа я въехал в шутку, а потом говорю:
— Ладно, выберусь, выпьем по кружечке. Мне оно тока на пользу пойдет. Может, даже настроение маленько улучшитца. Знаешь што, давай встретимся в баре «У Николь», это на улице Объединения, знаешь? Там у них две симпатичные девочки работают. Очень даже стоит занятца.
И он ведетца.
— Вот теперь узнаю старину Мерфи. Когда?
— В восемь.
Но я вовсе не собираюсь тащитца в этот гадючник на улице Объединения, я пойду в «Порт радости», штобы убедитца, што все в порядке.
58. Счастливая случайность
Я выцепил этого пидора, Второго Приза, и позвонил Уроду Мерфи, потому што хотел разобратца уже до упора во всем этом дерьме, что касается Джун. Тут, бля, кто-то што-то не так понимает или меня снова пытаютца наебать. Мои же друзья. Не может быть у человека никаких друзей — чем старше становишься, тем яснее это понимаешь. Второй Приз стоит у бильярдного стола, нервничает, пытаетца пить томатный сок, как пидор какой-то. Я ему покажу сок томатный, уроду. Блядский антисоциальный урод.
— Вся эта хуйня насчет алкоголизма — это все бред собачий. Ты вполне можешь позволить себе кружку пива, это тебя не убьет, точно тебе говорю. Одну кружку, бля!
— Нет, мне нельзя пить, Франк, мне доктор сказал, — говорит он, а в его мелких глазенках читаетца, што мозги ему проебали по полной, так што теперь там нет ничего, кроме того говна, который они, мудаки, называют светом Господним. Господний свет, ебать меня в жопу, охуеть можно.
На хер, на хер.
— Да што, бля, они понимают? Они моей маме сказали, што ей нужно бросать курить. Она выкуривает по три пачки в день. Она мне говорит: «Што мне делать, Франк, мне нужно курить, штобы успокаивать нервы. Это единственное, што мне помогает, потому што все эти таблетки — фигня». Ну, я ей и сказал: «Вот если ты бросишь курить, тогда все будет и правда херово». Потому што для нее это будет как шок, и этот шок ее точно убьет. Реально. Я ей говорю: «Если еще ничего не сломалось, так и на хер чинить». Так што ты вполне можешь позволить себе кружку пива, бля.
— Не, не могу.
— Слушай, бля, я сейчас беру тебе кружку пива, и разговор, бля, на этом закончен, — говорю я ему, иду к Чарли, который работает в баре, и беру две кружки лагера. И он у меня ее выпьет, эту мудацкую кружку, я, бля, деньги запросто так не трачу. И когда я несу обе кружки обратно к бильярду, я вижу, как в бар вваливаетца какой-то урод, и это явно не наш Урод. Я говорю Второму Призу, который мнетца у бильярда:
— Ну што, пидор, готовься к смерти.
Я думаю про свою маму, и как я пытался ей помочь. Только ей, бля, все это по барабану, буду я ей помогать или нет. У нее есть ее блядское бинго, а остальное ее не ебет. Будь моя воля, я бы позакрывал все эти ублюдские лотереи, пустая трата бабок и времени. Это не скачки, от этого дерьма никакого кайфа.
В любом случае Второй Приз нарвался. Я проигрываю ему партию, и мы начинаем еще одну. Я смотрю на дверь. Урода по-прежнему не видать.
— Ты не пьешь пиво, — говорю я Призу.
— Ну, Франко, я не могу, правда, друг…
— Не могу или не буду? — спрашиваю я, глядя ему в глаза. Потом, непонятно почему, я оглядываюсь и смотрю на парня, который стоит у барной стойки и читает раздел про скачки в «Record». Есть в нем что-то знакомое. Я знаю этого пидора или знаю што-то о нем. Этот парень — зверь. Я знаю эту породу людей, это, бля, моя работа, разбиратца в таких вот людях. Они обычно пытаютца от меня сныкатца, потому што знают, што я захочу посмотреть им в глаза. Што он там сделал? Похитил ребенка, изнасиловал слепую бабу, отрезал голову младенцу? Да это, бля, и не важно. Важно только одно: он сейчас здесь, и в нем сидит зверь. И он здесь, в одном пабе со мной и со Вторым Призом, сидит, бля, у барной стойки со своим ебаным «Record».
