Вчера со мной приключилось кошмарное потрясение, я искал дома сумочку Али, вдруг там деньги какие есть, и случайно наткнулся на ее дневник. Ну, я просто не мог иначе, брат, не мог туда не заглянуть. В смысле, я знаю, что это неправильно и все такое, ужасно неправильно, но мы же с ней не разговариваем, и мне надо было узнать, что у нее там на уме. Лучше бы я этого не читал. Меньше знаешь, брат, лучше спишь. Что меня зацепило, так это то, как она это писала: она как будто обращалась к малышу Энди.
Я не знаю, где он, твой папа. Он снова нас обманул, мой хороший, и снова именно я должна быть сильной. Твой папа может пускаться в загулы, а я не могу. Просто потому, что кто-то должен быть сильным. А у меня это получается чуть лучше, чем у твоего слабого глупого папки. Хотелось бы мне, чтобы он действительно был ублюдком, потому что так было бы проще. Но он — лучший мужчина из всех, и не позволяй никому говорить что-то другое. Да, он самый лучший, но от этого только труднее. Я не могу быть его мамочкой и твоей мамочкой одновременно. Не могу, потому что я не такая уж сильная. Если бы я была сильной, по-настоящему сильной, я бы, наверное, так и сделала, даже если бы знала, что он держит меня за дуру. Но я, повторю, не такая уж сильная, и мне надо заботиться в первую очередь о тебе. Просто потому что ты такой маленький.
Меня это так задело, брат. Прочел раз, другой и, надо сказать, даже слегка прослезился, да не за себя, а за киску, которая это написала. Вся эта любовь, направленная не туда. Я имею в виду, когда я был моложе, я был просто помешан, помешан, помешан на этой девушке, но я думал, что все безнадежно, что мне до нее не дотянуться. Цыпочка из престижного района в предместье не будет якшаться с игроком Восточной Шотландской Лиги. Но герыч, он всех уравнивает, да и нравились мы друг другу с самого начала. И вот однажды, когда мы с ней вместе ушли домой после очередного ширялова у кого-то на хате, это все и случилось. И вот мы вместе уже восемь лет, и я вижу, что они сделали с ней, эти годы, которые она провела со мной. Надо ее отпустить, просто отпустить и все, и оставить ей денег, дать ей хорошее выходное пособие.
Вот что мне надо сделать, брат.
Так что после занятия я иду по Бульвару и пытаюсь придумать, как все устроить, и тут начинаются знакомые судороги, и меня прошибает пот, и я чувствую, что теряю контроль над собой. Стараюсь как-то подбодрить себя, думаю о блондинках и книжках и таращусь на интеллигентного вида блондинистую деваху, которая явно мужчин ни во что не ставит. С ней можно было бы душевно поговорить, скажем, о русских романах, очень даже душевно. Как раз в тему, вот маленький книжный магазинчик, он открыт, и я иду через улицу, чтобы заглянуть туда. Но внутренний таймер глючит, и эта резвая машина почти задевает меня — тарахтит по улице мимо меня, завывая клаксоном. Мне становится страшно, по-настоящему страшно, как будто скелет выпрыгнул у меня из тела и сплясал коротенькую джигу перед тем, как вернуться обратно.
Однако я жив и здоров. Воздух в магазине затхлый и спертый, какой обычно бывает в старых букинистических лавках, но тут есть и новые книжки, и все такое. В магазине хозяйничает какой-то толстый дедулька, седой и в очках, и он не отрывает своих гляделок от Мерфи, который тоже здесь. Я быстро просматриваю книжки и замечаю одну по истории Лейта. Это все старье, хотя старье — это именно то, о чем, как мне кажется, и должна быть история! Заглядываю в последний раздел — о современном Лейте. Полный отстой. Уже давно пора написать настоящую историю знаменитого старого порта, поговорить со стариками в округе; ну, со стариками, которые работали в доках, в порту, на таможне, пили в кабаках, гуляли, в общем, по полной, теперь уже так не гуляют, теперь вокруг одна отмороженная молодежь с кольцами на пальцах, все из себя рэпперы, танцуют хип-хоп, как мой заика-приятель Кертис.
Я кладу книгу на полку и выхожу на улицу, и тут, на той стороне, у банкомата, вижу как будто знакомого парня, и это Кузен Доуд, ну, парень из Глазго. Я иду к нему через улицу, на этот раз уже внимательно следя за дорогой.
— Доуд…
— Привет, Урод, — говорит он, моргая глазами как будто неодобрительно, потом вдруг светлеет лицом. — Может, хочешь ширнуться?
Вот так вот, этот пацан Уиджи, он так и сказал, а я просто не мог поверить! Сам сказал, просто так, я же его не спрашивал. Благослови, Боже, хана из Глазго и его ребят. Классный он крендель, Доуд. Такой коренастый пацанчик с сероватыми волосами, он всем рассказывает, как классно в Глазго, но живет почему-то здесь.
— Эх, я и не знаю, когда смогу отдать тебе должок, парень…
— Эй! Это же я! — Доуд показывает на себя пальцем, и мы идем в «Старую соль».
— А я тут в банк заскочил, сменить свой пин-код. В моем банке так можно, ну, поменять свой пин-код, чтобы было удобней его запоминать. Зуб даю, в твоем банке такие услуги не предусмотрены, — говорит он, весь из себя такой важный.
Я типа задумываюсь об этом.
— Ну, вообще-то я никогда реально не заморачивался с банками, брат. Только однажды, когда меня направили на лечение, ну, когда я на крэке сидел, меня заставили открыть счет. Я говорил им, не, парни, не банковский я человек, в натуре, просто дайте мне наличные, так они уперлись и говорят: извини, брат, ну, это, чисто, последняя заморочка такая, ты че, не знаешь?
Доуд кивает и хочет что-то сказать, но я не даю, потому как нельзя позволять Уиджи заводить разговор, брат, он, конечно, хороший парень, но если заводит свою байду типа: «ладно мужик, как дела, между прочим», его уже не заткнешь. Если вдруг нужно будет набрать команду говорунов, ну, типа как сборную Шотландии, я даже не сомневаюсь, что по крайней мере восемь или девять из одиннадцати будут из Уиджи. Так что я продолжаю:
— Ну, в общем, открыл я счет, а они прекратили мне денежки переводить. Счет перешел к Пятой Восточной, ну, ее на самом деле зовут Лимонной Мармеладкой, но я называю ее Восточной, ну, это вроде как принято, понимаешь?
— Ты тот еще крендель, Урод, — улыбается Кузен Доуд и кладет руку мне на плечо. — Interdum stultus bene loquitur, да, приятель.
У Доуда светлая голова для такого, грязнули немытого, знает много латыни и все такое.
— И то правда, Доуд… кстати, а что это значит?
— Это значит, что в твоих… хм… словах есть доля истины, Урод, — отвечает он.
Ну, такое услышать всегда приятно, вроде как потешить свое самолюбие, и все такое, так что вот он я, весь в восторге. А еще та двадцатка, которую добрый Куз вложил мне в руку, она очень мне пригодится, даже более чем.
13. Шлюхи из города Амстердама (Часть 1)
Диджей хорош; это видно хотя бы уже по тому, сколько людей наблюдают за ним, столпившись возле его кабинки, и еще по тому, как он спокоен перед лицом этой почти что меланхоличной аудитории, которая только и ждет, когда что-нибудь произойдет, и им всем невдомек, что все уже случилось.
Ясное дело, он ставит эту мелодию, и они буквально взрываются, сами слегка ошарашенные своей бурной реакцией, внезапно они понимают, что он с ними играет, водит их за нос уже добрых полчаса. Под нарастающие аплодисменты он выдает лукавую улыбку, которая искрой проносится по танцполу.
